Австралоиды живут в Индии

На джунгли и тапиоковые поля постепенно наползали сумерки. Потом они сменились темнотой. От реки и земли поднималась промозглая сырость. Взошла яркая луна и осветила хижины, листья пальм и деревьев и дальний горный хребет.

— Амма, — сказал вождь, — ночью внизу оставаться опасно. Я отведу тебя в хижину на дереве. Там тебе будет спокойно.

Я была слишком уставшей и поэтому, наверно, согласилась. Мы подошли к дереву, с которого спускалась бамбуковая лестница. В высокой кроне угадывалось какое-то сооружение. Поднявшись по лестнице, в которой было не менее тридцати метров, я оказалась в хижине с бамбуковым полом и такими же стенами. Тут, наверху, свободно разгуливал ветер, проникая сквозь щели стен и неплотно пригнанную крышу. Я завернулась в плащ и улеглась на полу. Наверно, я сразу заснула. Я не знала, сколько я проспала. Проснулась я от пронизывающего холода. И не сразу смогла понять, где нахожусь. Пол хижины раскачивался подо мной, как палуба корабля. Бамбуковые бревна, связанные лианами, скрипели и стонали. Совсем близко над головой шумела крона дерева. «Ну да, — вспомнила я, — я же в хижине на дереве».

Холодный ветер, ночь и оторванность от земли пробудили во мне склонность к размышлениям. Я стала думать о том, сколько тысяч, а может быть, и миллионов лет потратил человек, чтобы слезть с дерева и на твердой земле создать свою человеческую культуру. А я, поздний продукт этой многовековой и развитой культуры, снова вернулась на дерево и при этом не испытала никакого неудобства и никаких угрызений совести. Да, со мной было что-то не так. Над этим стоило подумать.

Через некоторое время я поняла, что являюсь позором своего атомного века. Я предала свою цивилизацию, хотя над ней трудились лучшие умы человечества. Надо было слезать с дерева, и немедленно. Но вместе с тем я ясно сознавала, что здешняя земля не принадлежала ни моему веку, ни моей цивилизации. На этой земле росли гигантские деревья и бродили дикие слоны и пантеры. Я выглянула в дверной проем и сквозь ветви далеко внизу увидела желтый огонь костра. Огонь притягивал меня, как и всякого первобытного человека. Огонь был началом моей цивилизации. Очень далеким началом. И если я вернусь хотя бы к этому началу, мне станет легче. А дикие слоны, пантеры и прочие тигры? Как быть с ними?

— Но почему дикий слон должен выйти именно на меня, почему тигр должен съесть именно меня? — ответила я себе. Этот довод показался мне неопровержимым. Я нащупала ногой в темноте первую ступеньку шаткой лестницы и стала спускаться. Туда, к земле, к огню…

Начало, вероятно, было именно таким, каким я увидела его в ту ночь. Они сидели у костра, прислонившись спинами к бамбуковой стене хижины. Женщины и мужчины. Полуобнаженные, маленькие, темнолицые. На плечи некоторых из них были накинуты грязные тряпки. И только вождь Сиданкани сидел, завернувшись в медвежью шкуру. Тут же рядом у огня примостились собаки. А вокруг стояли темные джунгли, и ветер шумел в кронах гигантских деревьев. В этих окружавших их джунглях и горах все было крупным, высоким и значительным. И от этого фигурки людей, жмущихся к огню, казались совсем маленькими, беспомощными.

Пламя костра освещало изуродованное шрамами лицо вождя. Он задумчиво улыбался одной стороной рта, и эта странная улыбка придавала его лицу какое-то трагическое выражение. Он был самым сильным из них и отвечал за них. Но он был частью их и ничего не мог для них сделать. Он не мог вывести их из джунглей туда, к сияющим в ночи городам. Он не мог вернуть им земли, которые отняли у них, чтобы создать в горах прекрасное озеро. Он ничего не мог. В этих лесных трущобах он делил с ними до конца их странную, нелепую судьбу.

Я не знаю, о чем думал вождь, смотря в огонь. Но вот он наклонился вперед, потом откинулся и запел песню. Низким печальным голосом. Песня была древняя. Может быть, очень древняя. Я не могла разобрать ее слов. Да и не пыталась этого сделать. Своеобразный ритм песни и ее мелодия завораживали, уводили куда-то в сумеречный мир первых снов человека. И моя мысль, усыпленная этой песней, покачивалась, как челнок без руля, на темной воде древней мелодии. Потом ее что-то нарушило. В нее вплелись два женских голоса. Заскрежетали кокоры. Заскрежетали ритмично и слаженно. И песня, обретя новую жизнь, пыталась разорвать темноту, но не смогла. О чем они пели? О том, что их окружает. О джунглях, о кореньях, о том, что они делают, о диких слонах, которые топчут их тапиоковые поля, о пантере, которая предательски прыгает на спину человека.

И вдруг в джунглях раздался крик. Печальный и одинокий.

— О-о-о! О-о-о!

Ему откликнулся другой.

— О-о-о! О-о-о!

Но песня не прекратилась.

— Что это? — спросила я у сидящего рядом.

— Дикие слоны, — спокойно ответил он. — Они всегда приходят в это время. Наши сторожа их пугают.

И снова:

— О-о-о! О-о-о!

Несколько человек поднялись от костра. Они зажгли факелы и исчезли в ночи, растворившись в ней, как призраки.