Австрийские фрукты

Таня мгновенно прикусила язык. Она на все была готова, только бы он был ею доволен. Или не сердился хотя бы.

Он съездил на Мурманский проезд, поговорил с директором колледжа и записал Таню на курсы, которые должны были начаться через полгода и без которых не допускали к экзаменам. А пока курсы не начались, она стала ходить на уроки к Гербольдам. Николай Васильевич сам взялся заниматься с ней и портретом, и натюрмортом. То есть не сам, а по Вениной просьбе, конечно.

Два раза в неделю она ездила к репетиторам по истории и по русскому, а уроки французского давала ей Евгения Вениаминовна. В институте иностранных языков та работала теперь только на четверть ставки и взялась учить Таню с удовольствием.

– Кстати, попробую с тобой новую методику, – сказала она. – Тебе надо быстро усвоить основы языка, чтобы сравняться со всеми, а для этой цели она подходит идеально.

Методика заключалась в том, что на первом занятии Тане не было понятно ни единого слова, она могла только однообразно повторять какие-то словесные конструкции вслед за Евгенией Вениаминовной. На втором занятии ни единого слова не было понятно тоже, но материал первого давался уже почти что легко, а если вернуться к нему не после второго, а после четвертого занятия, то весь этот материал уже казался проще простого.

Веня сказал, что поступать она будет на международное отделение. Таня заикнулась было, что туда ведь конкурс бешеный, но он отрезал:

– Учиться на деревенского цирюльника не имеет смысла. Профессия универсальна по самой сути, глупо этим не воспользоваться в полной мере.

Таня не решилась спорить.

На международном отделении учили французский и английский, притом оба языка не с нуля. По-английски Таня хоть что-то знала после школы, хоть читать могла, а французский был для нее темным лесом и пугал ужасно, потому что все слова в нем надо было читать совсем не так, как они написаны.

То ли методика была хорошая, то ли по другой какой причине, но после месяца занятий она уже недоумевала: а что ж страшного-то находила во французском языке?

– Это потому что ты очень способная, Таня, – объясняла Евгения Вениаминовна. – У тебя быстрый и точный ум, ты открыта новому. Плюс упорства не занимать. Все будет хорошо, не беспокойся. Все восполнишь, чего недобрала.

Все вокруг говорили ей, что все у нее получится – и преподавательница истории, и Николай Васильевич, и даже Ваня Гербольд. Нэла училась в Берлине, а с ним Таня виделась во время своих занятий. После женитьбы он жил отдельно, но у родителей бывал часто.

Про натюрморт с тарелкой, кувшином и брошкой в виде зеленого яблочка из коллекции австрийских фруктов – Таня изобразила все это акварелью – он сказал:

– Живое яблоко тоже положи. Чем больше неожиданного, тем больше в этом тебя. Интереснее получится.

Она так и сделала, добавила в композицию яблоко из гербольдовского сада, и в самом деле вышло интереснее, живее. Даже удивительно – художественных способностей у Ваньки не было, сам говорил, но подсказал он правильно.

Когда она спросила у Вени, почему так, тот ответил:

– Иван способен к эмпатии. Даже слишком, я бы сказал. Ну и понимает жизнь в целом, потому понимает и частности.

Что такое эмпатия, Таня не знала, но переспрашивать не стала. Веня бывал дома редко. То ли на работе допоздна задерживался, то ли еще где, не узнаешь же, и на выходные, случалось, исчезал тоже. В первый год, прожитый в левертовском доме, Таня видела его так мало, что каждая минута с ним казалась ей драгоценной, и жаль было тратить эти минуты на какие-то посторонние расспросы. Это уже на следующий год, когда стала учиться в колледже, то привыкла, что он есть, хотя по-прежнему просыпалась по утрам и, вспомнив об этом, зажмуривалась от счастья: есть он, есть, увижу его за завтраком, может, или вечером, тоже хорошо… Она впитывала его в себя, как пересохшая земля впитывает воду, и все в ней от этого расцветало.

Когда она начала учиться, то заметила, что Веня стал проводить с ней больше времени. Это, несомненно, были связанные вещи, что она теперь студентка и что она стала ему интереснее. Поняв это, Таня набросилась на учебу, которую и без того уже полюбила, с такой самоотверженностью, что Евгения Вениаминовна стала беспокоиться за ее здоровье.

Но она была здорова, она была счастлива, потому что Веня все чаще стал разговаривать с нею, стал брать ее с собой то в театр, то в гости к своим друзьям, и она больше не впадала от этого в панику: не волновалась, что не знает, куда встать и что сказать. Таня ловила его взгляд и почти всегда встречала в этом взгляде одобрение тому, что она говорит и делает, и довольно быстро догадалась, что достаточно делать то, что кажется ей естественным, и это понравится ему.