Австрийские фрукты

Все планы пошли прахом, когда у Вадьки начался переходный возраст. Гормональный удар оказался разрушительным: внутри у него словно обрушились все конструкции, которые возводились много лет. Он снова замкнулся в своем пространстве, перестал реагировать на окружающих, отказывался чему-либо учиться… Все надо было начинать заново.

Если бы не школа Центра аутизма, выкарабкаться из этой ямы было бы невозможно. Но школа была хорошая, методики использовались самые передовые, приезжали педагоги из разных стран. И Бенджамен Джойс был одним из таких педагогов.

Увидев его впервые, даже Иван улыбнулся. Невозможно было иначе отреагировать на человека такого неодолимого обаяния. Бен Джойс был высокий, чернокожий, широкоплечий, а улыбка у него была такая, что женщины должны были бы вешаться ему на шею гроздьями.

Реакция женщин значения для Ивана не имела, а вот то, как отнесся к Бенджамену Вадька… Это было нечто неожиданное и поразительное, особенно после только что пережитого краха всех навыков.

Впервые за всю жизнь, за это Иван мог поручиться, его сын проявил интерес к какому-либо человеку. Притом к человеку незнакомому, необычному на вид, говорящему на непонятном языке… Любой из этих черт было достаточно, чтобы Вадька отказался даже близко подойти к Бену. Но он не только не отказался от этого, наоборот, продемонстрировал явное к нему расположение. И очень скоро стал с ним разговаривать, притом – в это поверить было совсем уж невозможно – по-английски.

Иван с ранних лет пытался развивать у Вадьки самые разные навыки. Ему посоветовали это делать, и он надеялся: вдруг окажется, что его «человек дождя» феноменально способен к математике, или к программированию, или к музыке, да мало ли еще к чему; аутизм мог обернуться самым неожиданным талантом. Но жизнь никаким даром не захотела восполнить то, что отняла, и с этим пришлось смириться.

Английскому Вадьку учить почему-то не пытались. Не пришло в голову – он и по-русски-то говорил лишь короткими словами и фразами. А тут вдруг что-то повернулось в его сознании, и он заговорил по-английски, причем сразу целыми конструкциями. Даже Иван был удивлен, а уж Лиля и вовсе потрясена.

– Надо пригласить этого врача в гости! – воскликнула она, услышав, как Вадька довольно связно рассказывает по-английски про свой сегодняшний школьный день. – Это же чудо какое-то, просто чудо!

– Он не врач, – уточнил Иван. – Педагог.

– Неважно! Я сама пойду и приглашу. Господи, Ванечка, неужели действительно чудо?

Она в самом деле сходила в Центр, где бывала нечасто, познакомилась с Беном Джойсом, пришла от него в полный восторг, позвала в гости… Он пришел, с ним было легко, и весь вечер Вадька сидел вместе со всеми за столом, хоть и не обращая по своему обыкновению ни на кого внимания, но и не пытаясь уйти. Такое и представить было невозможно, он не покидал своей комнаты, даже когда приходили бабушка с дедушкой.

Бен пробыл в Москве месяц и, уезжая, пообещал включить Вадьку в программу, которая позволит ему посетить Америку. Не было ни малейшего сомнения в том, что обещание свое он сдержит.

Еще через месяц пришло приглашение из города Амарилло, где в фонде поддержки аутистов работал Бен. Небольшой этот город в штате Техас был Ивану, как ни странно, известен: там было развито авиастроение, и когда-то он должен был ехать туда на стажировку… В какой-то другой своей жизни; ему уже не верилось, что она вообще была.

В Амарилло с Вадькой полетела Лиля. Это было рискованное предприятие, но Иван и сам понимал то, что она высказала:

– Тебе надо отдохнуть, Ваня. Нельзя так больше, этого живой человек не может выдержать. А Вадичка, слава богу, как-то полегче стал. Я справлюсь.

Программа, по которой Вадька ехал учиться, была рассчитана на два месяца. Лиля взяла предстоящий отпуск и неотгулянный предыдущий.

Отвезя ее и Вадьку в Шереметьево, Иван вернулся домой и два дня лежал, отвернувшись к стенке. Он не знал, что делать с собою. Кто он, что он?.. Ему стало страшно.

Через два дня он заставил себя подняться, выйти на улицу. Он привык требовать от себя усилия, но давно уже ему не приходилось делать это ради себя самого. Оказалось, усилие такого рода дается гораздо труднее, чем то, к которому он привык.

Он ходил по улицам как неприкаянный. Зашел в кино, но через десять минут вышел. Выпил водки в баре – полегчало. Впрыснулось вместе с водкой равнодушие, прошел безотчетный страх перед самим собой.

Он понимал, что его состояние нельзя назвать здоровым, но что с этим делать, не знал. Родители ничем не могли ему помочь, слишком далеко разошлись их жизни. Они любили его, но больше жалели, наверное, и это его раздражало.

Нэла, с которой в детстве думали и поступали если не совсем одинаково, то очень схоже, жила то в Германии, то в Италии, то выходила замуж, то расходилась, и ее богемная жизнь тоже была теперь отдельна от всего, что Иван мог бы соотнести с собою.