Австрийские фрукты

– Я перед тобой страшно виновата, Ваня, – сказала жена, когда он наконец оказался в Амарилло, в ее съемной квартире. Вадька был на занятиях, они сидели вдвоем на просторном балконе. – Но перед Вадичкой… Для него будет лучше, если он останется здесь. И это мало сказать, лучше. Господи, я и представить не могла, насколько другая здесь жизнь! Мы все этого просто не понимаем, не сознаем, хоть и считаем себя современными людьми. Хайвеи, зарплаты, развлечения, все это можно воспроизвести где угодно. Но то, как к людям относятся… Глазам своим не веришь. Хоть бы кто-нибудь, хоть бы один-единственный человек посмотрел на Вадичку с недовольством! Даже в голову никому не придет. Ни взрослому, ни ребенку. Только и слышишь от всех: я могу помочь? И не притворяется никто, они в самом деле такие. И детей с младенчества к тому же приучают. Приемные дети в каждой второй семье. А наших им теперь на усыновление не отдают сирот, даже инвалидов! В аду гореть подонкам, которые до такого додумались. Если б я здесь рассказала, как в Москве возле нас в детском садике хотели инклюзивную группу сделать, а тетки по квартирам стали ходить, подписи против собирать… Никто бы мне не поверил, что такое может быть. И Вадичка совсем переменился, ты сразу поймешь.

Не понять этого было невозможно. Неизвестно, в чем была причина, в методиках или в том, о чем рассказывала Лиля, но перемена за два месяца произошла разительная. Вадька сам ходил на занятия, не боялся улицы, разговаривал по телефону с каким-то своим приятелем… Правда, только по-английски – за все время, что Иван провел в Амарилло, по-русски сын не произнес ни слова. Но, наблюдая навыки, которые он приобрел, печалиться по этому поводу было бы странно. По этому поводу Иван и не печалился, но когда впервые увидел, как Вадька улыбается навстречу Бену… Выдержать это было тяжело. Он много лет не расставался с сыном ни на день, но не видел такой его улыбки.

Лиля сказала, что Вадьку готовы принять в школу, в обычную паблик-скул. Он еще не имел оснований для постоянного проживания в США, но школьное руководство, которому Бенджамен обрисовал ситуацию, рассказав о своих планах, обратилось к местным властям, те – к властям штата, и разрешение на учебу было получено.

– Здесь люди важнее, чем бумаги, – сказала Лиля. И добавила, помолчав: – Я впервые просыпаюсь без этой ужасной мысли: что с ним будет, когда нас не будет?

Иван был благодарен ей за то, что она не говорит о своих чувствах к Бену. Он и сам видел, что они есть. Это не добавляло ему счастья. Но, собственно, счастья он и так не ждал.

Бумаги, необходимые для заочного развода, Лиля скачала в Интернете, подписала и заверила, чтобы Иван мог взять их с собой в Москву. Он тоже подписал все, что было нужно, чтобы Вадька мог остаться в Америке.

– Ты в любое время можешь приезжать, Иван, – сказал Бен. – Я лучше других понимаю, что ты сделал для Вада. Если бы не ты, перелом не случился бы.

Легче ли ему было от того, что это, может быть, правда? Нисколько.

Всю дорогу от Хьюстона до Москвы он то пил купленный в дьюти-фри джин, то проваливался в сон, от которого не трезвел. То же продолжилось и в Москве.

Может, он хватил через край? И пустая самоотверженность разрушила его жизнь? Но как было иначе? Или все-таки можно было иначе? Он не знал. Ничего он теперь не знал.

«…и равнодушная природа красою вечною сиять», – эти слова всплыли в его мутном сознании непонятно зачем и никак не хотели уходить.

Длился и длился внизу океан, потом горы, потом равнины. Равнодушная природа. И он лишь ее часть, ничего больше.

Ничего нет – ни справедливости, ни любви, ни добра, ни зла, – одна сияет равнодушная природа, одна она и есть жизнь, она всех несет в своем бессмысленном потоке, не разбирая, кто прав, кто виноват.

Эта мысль впилась Ивану в мозг, как раскаленная игла, от нее было не избавиться, она доводила до умоисступления.

И вдруг эту иглу вышибло, и чем!.. Тяжелым кулаком сутенера, с которым он от воспаленных нервов затеял дурацкую драку, когда увидел, что тот бьет по лицу проститутку.

Он огляделся, ошеломленный. И из боли удара явилось вот это – перепуганный мальчишка и женщина в маленьком черном платье, измученная своей внутренней силой. Эта женщина отвергала любую помощь, даже такую малую, как тепло чужого тела во время ночного холода, но сама, не раздумывая, придвинулась своим теплом, когда поняла, что оно необходимо.

Это потрясло его так, что он сидел рядом с этой женщиной не двигаясь, пока она не уснула, а потом отнес ее в дом и уложил в постель.

Глава 13

Таня проснулась в своей комнате.

Она не сразу поняла, где находится. Потом взгляд упал на полку. Занавески были задернуты, но солнце проникало сквозь них, и в матовом солнечном свете переливались корешки книг. Она увидела сказки Андерсена. Евгения Вениаминовна принесла их сюда, когда Таня болела корью, так они здесь и остались и стоят на этой полке двадцать лет.

«Может, я и сейчас больная?»

Все тело ломило, потому так и подумалось.