Австрийские интерьеры

Орнамент — это преступление, это изолгавшаяся мораль отцов, это жена-мещанка, это поклонение девственнице перед алтарем, благочестие в синагоге и одновременно — шалости завсегдатаев борделя, пирушка в заведении мадам Розы по случаю присуждения докторской степени, парадная сабля, прицепленная к голому брюху, — всему этому самое место за пыльным букетом из засушенных трав и листьев, между канапе, прогибающимися под тяжестью подушек, на иранских ковровых дорожках перед витриной серванта со смеющимися фальшивыми китайцами; а вот Бруно Фришхерц, напротив, новый человек и воплощение нового искусства. Женщины и девицы не должны носить корсета; дома, квартиры, мебель, — все это должно быть лишено малейших излишеств; женщины пусть ездят верхом по-мужски; стулья — простые, прямые, удобные для позвоночника. Вот стиль нынешнего мира: девушки на велосипедах, не затянутые в корсет; безыскусные прямые линии стенных шкафов; полированные металлические шарниры не только не маскируются орнаментом, но, напротив, с гордостью демонстрируются.

Таковы, утверждает Бруно Фришхерц, символы нового мира, причем символы ничуть не менее важные, чем идея создания Лиги наций или непротивление злу, проповедуемое Махатмой Ганди; необлицованный кирпич, утверждает Бруно Фришхерц, использованный целесообразно, имеет для меня такое же значение, как тайная исповедь для правоверного католика.

Может ли жена Матросика, может ли сам он, пусть архитектура (интерьер и экстерьер) и далеко не самое главное в его жизни, могут ли они оба устоять перед подобными аргументами, если лишенные орнамента стены могут, оказывается, истребить мировое зло? Покачиваясь в строго функциональном кресле-качалке можно, оказывается, добиться постоянного душевного равновесия, наполняя чашку из непокрашенного глиняного чайника — утолить вечную жажду! И когда открываются такие перспективы, кому захочется обзавестись канапе в стиле бидермайер, встроенными барочными шкафами, сервантом с застекленной витриной и хрустальными люстрами, пусть даже полученными в подарок?

В итоге Бруно Фришхерц получает задание переоборудовать новую квартиру по своему усмотрению. Его кредо — «новая вещность», конструктивизм и целесообразность стиля. Он — жрец этого эстетического направления. Жена Матросика думает: какая досада, что снаружи останутся эти отвратительные кариатиды, вся эта мерзость орнамента на фасаде, колоннада; какая досада, Бруно, что нельзя соскрести все это, чтобы показался необлицованный кирпич.

Несколько месяцев Бруно служит свою черную мессу. И вот все готово.

— Я оформил новую квартиру, — говорит Бруно Фришхерц. — Кому по вкусу виски с фокстротом, добро пожаловать, милости просим!

Медленно подтягивая стальной трос, скрипит мартовским вечером, еще до прихода весны, технически все еще исправный лифт; у лифтов в домах по Рингштрассе — вечная жизнь, их механизм оснащен душой, а душа, как известно, бессмертна. Такие лифты никак не сравнишь с автомобилями, собранными на конвейере: те как бабочки-однодневки, разве что снабженные гудком, а вот лифты-долгожители, лифты-Мафусаилы хоть и похожи на какого-нибудь надворного советника, страдающего подагрой и астмой, — именно так, пыхтя, лифт проходит свой путь с этажа на этаж, с первого на последний, а то, глядишь, и застрянет где-нибудь между двумя этажами, и из кабины донесутся вопли о помощи, а сама кабина похожа на водолазный колокол, и недовольный привратник, шаркая большими ногами, отправится на чердак и при помощи смазанной ручной лебедки подтянет это чудовище до ближайшего этажа, и тогда лифт-долгожитель, преодолев сердечный приступ, пойдет дальше, — правда, и без того слабый свет лампочки будет подрагивать, пока он, кряхтя, продолжит подъем; зеркало в кабине лифта все исцарапано, а по краям просто-напросто слепо, красная бархатная обивка полукруглого углового сиденья потерта, однако жизнь лифта все длится и длится. Мрачноватая жизнь, конечно, и не больно-то отличающаяся от жалкого существования, свойственного встроенному барочному шкафу, окантованной позолотой дарохранительнице, выцветшему от старости глобусу, а главное, от существования всего скарба, которым битком набиты квартиры слева и справа от лифта — квартира надворного советника и квартира адвоката верховного и уголовного судов. Можно сказать, что у лифта не просто душа, а душа надворного советника. О, если бы разрушители станков прознали о подобном рождении, о подобном перерождении, об этой контрреволюции, проникнутой духом консерватизма: быть лифтом, жить вечно и служить вечно, — примерно как девяностолетний пономарь в католической церкви…