Австрийские интерьеры

И еще тысячу лет могли бы они, сохраняя за собой все титулы и привилегии, переходить в летние месяцы с одного альпийского луга на другой и дружелюбно здороваться при каждой случайной встрече, а интриговать, как принято в этих кругах, лишь в зимние месяцы, при венском дворе. Но зараженные вирусом свободолюбия сыновья профессоров и адвокатов, к которым позже подключился проклятущий Шмёльцер со товарищи, разрушили Священную Римскую империю германской нации, разрушили и другую империю, ставшую прямой наследницей первой, как здешние горняки — каменноугольную соль на солеварне в Бад Аусзее, распустили ее, превратив в жидкую клокочущую массу, и так долго размешивали эту массу своими либеральными мешалками, пока на самое дно не осела соль демократии. И теперь все должны брать эту соль щепотками, и ни одна буханка хлеба по всей республике, от Боденского озера до Нойзидлерзее, — не смеет уклониться от процесса засаливания. В конце концов добрый старый император Франц-Иосиф в своей летней резиденции в Бад Ишле мог бы на какое-то время оттянуть непоправимое несчастье, не окажись он, — упрямясь, как престарелый надворный советник перед отставкой, — настолько самоуверенным: теперь-то, мол, с ним определенно уже не может произойти ничего страшного, каждое лето надо надевать кожаные штаны и непромокаемую шерстяную куртку, штирийскую шляпу с кисточкой из хвоста лани и короткий зеленый пиджак. Его невозможно было уговорить, чтобы он отказался от охоты на оленей, косуль и серн в наряде Ханса Роберля или графа Меранского и Кессельштаттского. Неужели не мог он хоть разок надеть роскошно расшитую одежду венгерского магната или белоснежную, с красной вышивкой, льняную рубаху хорватского крестьянина, отправляясь на очередную охоту? И скольких бы несчастий мы избежали в итоге!

Но в конечном счете это вовсе не его вина, этот грех лежит на совести крайне популярного в здешних краях эрцгерцога Иоганна. С какой стати влюбился он в мещанку, в дочь обыкновенного почтмейстера, с какой стати женился на этой самой Анне Плохль, преодолев сопротивление всего двора, с какой стати сделал ее графиней Меранской? И с какой стати бродил он, как тирольский охотник, в кожаных штанах и непромокаемой куртке по альпийским лугам, заглядывал, не узнанный (а точнее, скрывая, кто он на самом деле такой), в хижины к пастушкам, ел с ними хлебный суп и гречневую кашу и испытывал невероятную радость из-за того, что ему, пусть и временно, удавалось избавиться от своего эрцгерцогства? Слово похвалы из уст знаменитейшего полководца значило для него в такие мгновенья куда меньше, чем вопрос какой-нибудь пастушки, заданный на местный лад нараспев:

— Да кто же ты такой будешь?

Несомненно, эта демократическая доступность знати пустила в здешних горцах глубокие корни, или, как заметила госпожа Татаруга, указывая на красивого рослого лесоруба с орлиным носом, который как раз проходил мимо, одетый в грубошерстную непромокаемую куртку:

— Мы бы тоже не отказались иметь в числе собственных предков эрцгерцога Иоганна, пусть и инкогнито!

Между прочим, грубошерстная непромокаемая куртка здесь столь же общепринята, как платье, в которое облачены придорожные статуи мадонн, — в таких куртках щеголяют и граф Меранский, и Ханс Роберль. Куртка может быть серой, точно отвесная стена из обожженного кирпича, или зеленой, подобно пастбищам вокруг Лангангзее. Она не пропускает воду, одним словом, она уберегает от любых осадков при любой непогоде, какою только могут огорошить здешние небеса. Она подобна рыцарскому панцирю даже в республиканские времена, она не пропускает не только влагу, но и дурные новости: об экономическом кризисе и биржевом крахе в Америке, о таинственных бесчеловечных законах, принимаемых в близлежащих странах, где установлена диктатура, об англосаксонской прессе и ее комментариях в связи с крестьянским голодом на Украине и политическими репрессиями в России. И даже если такая куртка в конце концов промокнет, ее можно повесить на деревянную жердь около очага, и к утру она снова станет сухой.

Тайны непромокаемой куртки и генеалогического древа рослых лесорубов, равно как и тайны графского рода и, на мой взгляд, политически неблаговидная роль кожаных штанов на императорской охоте, любовные увлечения жен венских врачей и адвокатов, надворных советников и высокопоставленных чиновников министерств, выступающих на подмостках или удалившихся на покой актеров Бургтеатра, а также балующихся литературой отпрысков крупной буржуазии, устремляющихся на поиски благородного дикарства в штирийских горах, — что можно назвать буржуазной охотой, в отличие от аристократической и императорской, участники которой преследуют не дикарей и дикарок, а самую настоящую дичь, — все это следует принять не столько во внимание, сколько близко к сердцу, чтобы, подобно госпоже Татаруге или моей бабушке, испытать истинный восторг и душевный подъем в связи с перспективой вселения в скромный дом лесоруба Ханса Роберля, лишенный каких бы то ни было городских удобств, и питать подобные чувства из лета в лето.