Австрийские интерьеры

Для него это водолазный колокол, в который он заходит в сопровождении няни и который опускается до уровня Рингштрассе, до того уровня, на котором обитает кот привратника. Большой черный котяра сидит на полированной дощечке перед застекленным окошком швейцарской, откуда доносятся пояснения его господина, похожие на изречения дельфийского оракула, тон которых зависит от двух обстоятельств, — от настроения самого привратника и от размера чаевых: господин барон в отъезде; господин доктор уже убыли; молодой господин еще не вернулся к обеду; рекомендательные письма можете оставить у меня; — а его черный кот выгибает спину, выпускает когти и скребет ими по доске, вытягивается и становится таким же большим и важным, как бородатые и крылатые мифологические существа, охраняющие врата храма в Баальбеке. Затем, вероятно, спохватившись, — нет, мол, в этом буржуазном доме по Рингштрассе никаких вечных ценностей божественного происхождения, которые стоило бы охранять, — он вновь съеживается до размеров нормального привратницкого кота, который, однако же, на взгляд младенческого «я» по пути из водолазного колокола лифта (на руках у няни или за руку с ней) к охраняемым кариатидами воротам, оказывается точно таких же габаритов, как бородатый и крылатый страж ворот — полузверь-полупривратник храма в Баальбеке.

А вот ковер, лжеперсидский ковер в салоне у бабушки: в отличие от собственного отца, младенческое «я» не считает этот ковер липучкой для мух, а точнее липучкой для дам, на которую те ступают после полуденного чаепития, — ступают и увязают в нем, чтобы послушать, как хозяйка дома пост песни Шуберта! Не считает он его и чудовищем, собирающим пыль, набивающуюся в ворс, чудовищем, которое, как поучает Бруно Фришхерц жену Матросика, своими ненатуральными, промышленного изготовления красками как раз и выставляет в истинном свете сервант со смеющимися фарфоровыми китайцами, лютню, перевитую лентами, и рояль с бархатной накидкой, снабженной бахромой с золотыми кистями, — нет, для младенческого «я» это мягкая игровая площадка, на которой застревает даже сильно брошенный мяч, заторможенный меандрическим рисунком окантовки. На этой шерстяной лужайке с красными и голубыми цветочками, по которой ребенок может ползать на четвереньках, уберегая ручонки от холода паркета, в мягкой части комнатного ландшафта, у черных, похожих на стволы деревьев ножек рояля младенческое «я» смотрит вверх, и тыльная сторона столешницы кажется ему грубым деревянным небом, над которым по вечерам загорается солнце люстры, а днем колокольчиками звенят подвески, едва в комнате откроют окно или дверь, — солнце люстры, салонное солнце превращает ковровый ландшафт в землю обетования.

Младенческое «я» находится на верном пути, остается определить его направление. Кто знает, каким образом откроет оно для себя резной письменный стол деда, рогатую стойку-вешалку в прихожей адвокатской конторы, розовую ткань пухового одеяла кухарки и бюст молодого и красивого императора Франца-Иосифа… Но вот в один прекрасный день родители увозят его оттуда, увозят на лоно природы.

КАНИКУЛЯРНАЯ СИТУАЦИЯ, ИЛИ ЛЕТНЯЯ ИДИЛЛИЯ

На лоно природы мы переезжаем в зеленую Штирию, поселившись на два месяца в летнем домике и безвылазно сидя там, чтобы накопить силы на предстоящую зиму.

Качество пребывания на курорте или в дачной местности, утверждает супруга адвоката верховного и уголовного судов, мать Матросика, бабушка моего младенческого «я», неизменно сказывается только к Рождеству. То, как ты чувствуешь себя к Рождеству, показывает, насколько хорошо или, напротив, сколь плохо было выбрано место для летнего отдыха.

Дядюшкам и тетушкам, сестрам и кузинам, да и всем ближайшим родственникам приходится выслушивать это всю осень, всю зиму и всю весну. В ответ на вопрос, куда нам отправиться предстоящим летом, они обязаны принять к сведению, сколь глубоко запало в душу супруге адвоката секуляризованное учение о предопределенности, запало не только глубоко, но и с кальвинистской жесткостью, пусть и любит она исполнять песни Шуберта, пусть губы у нее мягкие, да и вообще она иудейского происхождения; они обязаны принять к сведению, что выбор курорта или дачной местности пусть и принадлежит тебе самому, но только к Рождеству ты уразумеешь, правильно ли он был сделан. Отдохнул ли ты, посвежел, набрался сил, возродился и будешь жить дальше, одним словом, удалось ли тебе, как того хотелось и как предписывают врачи, окрепнуть или нет.

Не удивительно, что при таких обстоятельствах каждое лето становится обязательно судьбоносным, так что никто не смеет внести собственное предложение или высказать какие бы то ни было возражения. Мне кажется, в Каринтии погода устойчивее, чем в Зальцкаммергуте, побольше солнца, пожалуй; в Мариенбаде, как я слыхала, жизнь подешевле, чем в Карлсбаде. Разве вся семья обязательно должна сидеть на одном месте? Разве более молодые не могут ради разнообразия совершить поездку на пароходе, скажем, из Триеста в Рагузу?