Австрийские интерьеры

Однако не исключено, что именно салон «Гого» поспособствовал тому, чтобы Камилло Гутман превратился в человека, в корне отличающегося ото всех, с кем я сталкивался в своем ближайшем окружении на вилле на несколько семейств с ее неиссякающими запасами очищенного в Венском лесу воздуха, — от трехголовой семьи Виммеров, от двухголовой семьи фон Випперер-Штрогеймов, от одноголовой барышни Эмми и ее столь же одноголовой матери, от господина и госпожи Еллинек и от моих собственных родных. Я хочу сказать, что он соответствовал оттесненному ныне на задний план и почти полностью позабытому идеалу «человека играющего», а этот высокий идеал требует безусловного служения себе в любой ситуации.

Кто, например, кроме Гого Гутмана был бы способен и готов, покидая утром дом ради деловой поездки, внезапно отложить в сторону портфель с важными бумагами, заставить такси прождать полчаса у дома, — и все это только ради того, чтобы поиграть со мной, с моим совершенно ничтожным с практической точки зрения младенческим «я», на губной гармошке? Кто, кроме Гого Гутмана, собираясь в оперу и уже надев смокинг, принялся бы вместе со мной ползать по вечернему саду, разыскивая потерянный перьевой убор американского индейца? Из-за этого он пропустил первый акт «Травиаты», а перьевой убор все равно нашелся только на следующее утро в мусорном ведре у госпожи Еллинек, которая, вдобавок, убрала его в подвал? Кто, кроме Гого Гутмана (данная история со мной не связана, но она чрезвычайно для него характерна), отправившись в важную деловую поездку на книжную ярмарку в Лейпциге, сошел бы с поезда еще в Знайме?

Когда поезд подошел к славящемуся своими огурцами южно-чешскому городу Знайму, Гого увидел десятки ослепительно алых пожарных машин, которые, будучи изукрашены гирляндами, неторопливо вкатывались в город под музыку духового оркестра. Гого осведомился у проводника о смысле происходящего. Празднуют столетие добровольной пожарной охраны города Знайма, ответил тот, будут освящать пожарный инструмент, а потом пройдут фейерверк и иллюминация. И вот Гого сходит с поезда и проводит два дня в Знайме, хотя он не пожарный и не пиротехник, да и нет у него в этом городе ни родных, ни знакомых. Главное — служить высокому идеалу, а не пресмыкаться перед деловыми обязательствами, перед важными встречами на лейпцигской книжной ярмарке, перед явившимся минута в минуту (согласно достигнутой много дней назад договоренности) представителем торговой фирмы-партнера, главное — не пресмыкаться перед проникнутым пунктуальностью внешним миром. Обязательность — вот главная гадина; она валяется на брюхе под отрывным календарем, принося ему в жертву вместо золотого тельца кассовые отчеты, скоросшиватели, цветную красящую ленту для пишмашинок и блокноты, в которых листы проложены копировальной бумагой, старательные резинки с прикрепленными к ним миниатюрными щетками для подчистки, штемпельные подушечки, ножницы для бумаги, чернильницы, промокашки, омерзительную алую губку, которой кассирша увлажняет пальцы, прежде чем начнет пересчитывать деньги, — одним словом, оставаться несгибаемым перед лицом этого бумажного мира, производящего на свет бумажные деньги.

Если деловая ситуация складывалась самым перспективным образом, решающие договора оказывались готовы на подпись, а облеченные полномочиями представители партнерских фирм переминалась в нетерпенье перед дверями в кабинет Гутмана с ноги на ногу, Гого неизменно ухитрялся сорвать соглашение, внушая себе при этом: надо вести себя, как малое дитя, не то минутная стрелка часов выскочит из корпуса, превратится в смертоносный шприц, впустит в вены (как убийственный для них воздух) дух успешного предпринимательства, представитель фирмы-партнера нашьет на плечи черного делового костюма эполеты и с той же самой губительной пунктуальностью произойдет нечто невыразимо ужасное: удачно заключенная сделка предопределит всю твою судьбу, все дальнейшее станет неизбежно, как сама смерть.