Австрийский моряк

Сегодня из коммюнике верховного командования сил в Боснии стало известно, что 26 января наши войска, занимающие прибрежную албанскую деревушку Кефрати, успешно отразили атаку крупной неприятельской субмарины.

Вражеский корабль всплыл сразу после рассвета на поверхность и начал обстреливать позиции наших сухопутных частей из двух тяжелых орудий. Вопреки ливню снарядов, Четырнадцатая рота Тридцать второго пехотного полка ландвера под командованием оберлейтенанта Дорнбергера оказала героическое сопротивление и ответным огнем отогнала трусливого неприятеля на такое расстояние, что его обстрел перестал быть прицельным. Боевой дух наших солдат был так высок, что они выскакивали из окопов, грозили вражескому судну кулаками и кричали: «Да здравствует император и фатерланд!», а также «На виселицу Асквита и Пуанкаре!». К исходу боя огонь открыла расположенная поблизости батарея тяжелых гаубиц. Субмарина получила несколько попаданий и, судя по всему, затонула.

Далее шли строки, от которых холодный пот заструился у меня по спине.

Было замечено, что в корабль неприятеля коварно поднял красно-бело-красный вымпел к.у.к. Кригсмарине».

Как можете себе представить, мне было над чем подумать, подходя на моторном катере к флагману эскадры, старому броненосцу «Монарх». Что толку ссылаться на расплывчатость полученного мной приказа и неточность карт побережья? И если дело примет скверный оборот, то сумеет ли потопление французского эсминца перевесить бомбардировку собственных войск?

Борт, на который поднялся зеекадет в сопровождении своего растрепанного с виду и в мыслях протеже, то есть меня, был покрыт безупречным слоем шаровой краски, а бронзовые поручни трапа сияли как солнце. На палубе нас встретили морские пехотинцы в синих кителях и полосатых тельняшках без единого пятнышка. При виде меня кто-то тихонько присвистнул. Сойдя вниз, вскоре я уже стоял перед обшитой панелями красного дерева дверью в адмиральскую каюту. Мне подумалось, что для мероприятия, которое может стать предварительным слушанием перед военным трибуналом, одеться стоило понаряднее.

Контр-адмирал Александр Ганза был крупным бородатым мужчиной лет шестидесяти, и производил впечатление человека, страдающего от постоянного расстройства желудка. Его компаньон, как я с некоторым облегчением заметил, был одет в штатское платье — трудно сказать кто это, но уж точно не обераудитор флотской юстиции. Гражданский был невысок, даже хлипок, лет пятидесяти пяти, с физиономией умной, но не особенно располагающей, и бородкой клинышком. На нем был черный сюртук, потертый на локтях, но относительно хорошего кроя. Адмирал представил его как барона фон Хорвата из Левантийского отделения императорского и королевского министерства иностранных дел. Барон пристально рассматривал меня, и если стоящая перед ним фигура, похожая на помесь бродяги с машинистом не совпала с его ожиданиями, выучка дипломата позволила это скрыть. Тем не менее, я чувствовал, что извиниться не помешает.

— Господа, прошу не обращать внимания на мой вид, — сказал я. — Вызов был срочный, и мне не дали времени умыться и переодеться.

Барон смерил меня взглядом светлых, круглых как пуговицы глаз.

— Забавно, герр шиффслейтенант. Весьма необычно. И часто вам приходится ремонтировать свой корабль?

— Да, герр барон. Подводные лодки просто напичканы различной техникой, а экипаж невелик. Разумеется, я не так сведущ в двигателях как мой главный механик, но кое-что смыслю, и не чураюсь испачкать руки, если понадобится.

Адмиралу подобное заявление не слишком понравилось. Он фыркнул как старый бизон и покачал головой.