Австро-Венгерская империя

Это доминирование было закреплено «Законом о правах национальностей» (1868), который предоставлял немадьярским народам Венгерского королевства ограниченную культурную автономию, но подчеркивал наличие в Венгрии «единственной политической нации — единой неделимой венгерской нации, членами которой являются все граждане страны, к какой бы национальности они ни принадлежали» (Исламов. Империя Габсбургов..., 30). Проблема заключалась не в самом провозглашении этнополитического единства Венгрии, а в том, что это единство толковалось венгерской аристократией, сосредоточившей в своих руках всю полноту власти, как оправдание собственного господства и политики мадьяризации, особенно усилившейся к концу XIX в.

Исходя из сказанного, несложно определить и тех, кто проиграл в 1867 г.: «непривилегированные», прежде всего славянские народы, за исключением, быть может, галицийских поляков и хорватов. Трудно не согласиться с венгерским историком Л. Контлером: «Хотя компромисс, подготовленный государем и политическими элитами двух сильнейших наций габсбургской монархии в ущерб остальным народам, был реалистическим для своего времени шагом, система, которую он создал, рухнула сразу после Первой мировой войны по причинам, предсказанным уже большинством его (компромисса. — Я.Ш.) современных критиков: в рамках дуализма не удалось ни найти удовлетворительное решение всех конституционных проблем, ни совладать с центростремительными силами, порожденными неразрешенным национальным вопросом» (Kontler, 239).

Тем не менее, когда в июне 1867 г. Франц Иосиф торжественно короновался в древней Буде в качестве короля Венгрии, на сердце у него, наверное, было легко и спокойно. Раны, нанесенные честолюбию императора при Садовой, понемногу затягивались. Компромисс с непокорными мадьярами означал, что на смену тревожной и печальной эпохе разрывов — с Будапештом, Петербургом, Парижем, Берлином, — эпохе, длившейся почти 20 лет, пришло время примирения. Именно под знаком примирения — с новым государственным устройством, новыми союзниками, новой ролью в Европе, с новыми нравами и новыми изобретениями — пройдут ближайшие несколько десятилетий жизни Франца Иосифа I и его империи, к числу древних символов которой отныне добавился новый — буквы k. u. k.

VII. К. u. k. (1867-1898)

ИСКУССТВО ЖИТЬ

К. u. k., kaiserlich und koeniglich, «императорский и королевский» — эта аббревиатура сопровождала жителей Австро-Венгрии от рождения до смерти. К. и. к. (на западе монархии — больше императорским, на востоке — скорее королевским) было всё: больницы и школы, железные дороги и корабли, армия и чиновники... Как шутили остряки, над Австро-Венгрией каждый день встает «императорское и королевское солнце». Австрийский писатель Роберт Музиль позднее дал монархии, к тому времени уже погибшей, не слишком благозвучное для русского уха название, происходящее от аббревиатуры k. u. k., — Kakanien. А другой писатель, Стефан Цвейг, так говорил о самом главном, чем, по его мнению, отличалась Kakanien и чем она была дорога ее жителям (очень многим — уже post factum, в ином, неуютном, хрупком, всеми ветрами продуваемом мире межвоенной Центральной Европы): «Когда я пытаюсь найти надлежащее определение для той эпохи, что предшествовала Первой мировой войне и в которую я вырос, мне кажется, что точнее всего было бы сказать так: это был золотой век надежности. Все в нашей тысячелетней Австрийской монархии, казалось, рассчитано на вечность, и государство — высший гарант этого постоянства».