Австро-Венгерская империя

Раскол между балканскими государствами был отчасти на руку Австро-Венгрии, поскольку исключал возможность такого развития событий, при котором, как писал Конрад фон Гетцендорф, «победоносные балканские страны разделят завоеванные территории между собой и заключат союз, который приобретет значительный вес». Однако другим, гораздо более существенным результатом балканских войн для дунайской монархии стало новое обострение отношений с Сербией. Поддержав идею создания независимого албанского государства (которое она заранее рассматривала как свой протекторат), Австро-Венгрия в конце 1912 г. вновь оказалась на грани войны с сербами, которые совместно с черногорцами заняли большую часть Албании. 24 ноября министр иностранных дел Л. Берхтольд официально заявил, что его страна не позволит Сербии получить выход к Адриатическому морю, поскольку это ущемляет государственные интересы Австро-Венгрии. Напряжение нарастало: начались угрожающие передвижения русских войск у венгерской границы, на что Франц Иосиф ответил приказом о переброске дополнительных воинских подразделений в северо-восточные районы монархии.

«Мы стоим перед выбором, — заявил в разгар албанского кризиса Берхтольд, — или отказаться от значительной части нашей балканской программы, не только поставив тем самым под угрозу жизненные интересы монархии, но и... ее престиж, или... прибегнуть в случае необходимости к военной силе с целью реализации этой программы». Именно эта логика престижа в конце концов ввергла Австро-Венгрию в войну. Была ли такая логика ложной? Вряд ли. В конце концов, принадлежность к «концерту великих держав» являлась для дунайской монархии залогом не только ее внешнеполитического влияния, но и внутреннего единства. Так как между народами Австро-Венгрии нарастали противоречия, роль монархии как «европейской необходимости» становилась одной из основных гарантий ее существования. В эпоху национализма, разъедавшего ее изнутри, Австро-Венгрия должна была стремиться к тому, чтобы скрепить свое единство извне. Иными словами, она могла или быть великой державой — или не быть Вовсе. Вопрос заключался лишь в том, насколько далеко готовы были зайти венские и будапештские политики в деле защиты престижа страны, способны ли были они вовремя остановиться, отделив оправданный риск от опасного упрямства и безрассудства.

В 1912—1913 гг. европейской войны снова удалось избежать. Россия, в отличие от боснийского кризиса, на сей раз занимала более воинственную позицию — в Петербурге тоже имелись свои «ястребы», внушавшие Николаю II, что пришла пора всей мощью Российской империи поддержать сербов. Однако Франция и особенно Великобритания не хотели ввязываться в общеевропейскую войну из-за конфликта, который казался им частным делом Австро-Венгрии и Сербии. В свою очередь, Вильгельму II тоже изменила его всегдашняя воинственность, и 9 ноября 1912 г. он заявил своим дипломатам, что «мы не собираемся из-за Албании выступать в поход на Париж и Москву». Парадоксальное сотрудничество Берлина и Лондона, равно заинтересованных в тот момент в сохранении мира, отдалило войну на полтора года.