Австро-Венгерская империя

Однако ничего, кроме жестких заявлений, противопоставить национализму власти уже не могли. Больше не помогали даже широкомасштабные уступки. Как вспоминал позднее чешский журналист и политик Й. Пенижек, Карл I «чувствовал, что отношения между чешским народом и династией Габсбургов после войны нужно будет серьезно изменить. Вернувшись в Вену (очевидно, с переговоров с Вильгельмом II в Спа в мае 1918 г. — Я.Ш.), [император] встретился с несколькими чешскими промышленниками. Через одного из них и с моей помощью он... передал доктору Крамаржу предложение... возглавить правительство чешских земель, которое тот мог бы составить сам — с тем, чтобы эти земли пользовались самостоятельностью во всех вопросах, кроме заграничной торговли, внешней политики и армии... [Крамарж] ответил спустя две или три недели кратко: «Теперь уже слишком поздно». Трудно сказать, было ли К. Крамаржу (человеку, которого при Франце Иосифе объявили государственным преступником и приговорили к смерти!) на самом деле сделано такое предложение — кроме мемуаров Пенижека, упоминаний об этой истории больше нет нигде. Но как бы то ни было, ясно, что в 1918 г. чешская политическая элита окончательно превратилась в авангард сепаратистских (или, если угодно, национально-освободительных) движений в дунайской монархии. Эмигранты и политики, остававшиеся на родине, объединили усилия. Активизм умер.

Важным событием, показавшим, что радикальные национальные движения народов Австро-Венгрии приобретают все больший вес в глазах Антанты, стал «съезд угнетенных народов», состоявшийся в Риме в апреле 1918 г. Место его проведения было выбрано не случайно: из всех западных союзников Италия занимала наиболее последовательную антигабсбургскую позицию. Таким образом, «итальянцы, которые вскоре установили в Тироле и Истрии по отношению к местным немцам и словенцам такой порядок, по сравнению с которым австро-венгерский режим даже в худших его проявлениях казался либеральным, — эти итальянцы выступили в роли лидеров угнетенных» (Taylor, 266). Съезд принял заявление, в котором, в частности, говорилось: «Каждый из [угнетенных] народов считает австро-венгерскую монархию орудием германского господства и главным препятствием на пути к осуществлению своих чаяний и устремлений».

В Рим приехали представители польских, чешских, словацких, украинских, югославянских, румынских националистических группировок — в большинстве своем немногочисленных и далеко не всегда влиятельных. Тем не менее все они не стеснялись говорить от лица своих народов, которых на самом деле, как отмечает Ф. Фейтё, «никто не спрашивал. Известно, что многие сербские, хорватские и словенские депутаты рейхсрата выступали против присоединения своих земель к Сербии... Нет и доказательств того, что все население Чехии и Моравии стремилось к отделению от монархии... О демократии и свободной воле народов [в данном случае] действительно вряд ли можно говорить» (Fejto, 202). «Право наций на самоопределение» быстро превратилось из государственно-правового принципа в пропагандистский лозунг и даже больше — в орудие военно-политической борьбы Антанты с ее противниками. Об этом свидетельствовала, в частности, реакция государственного секретаря США Р. Лансинга на «съезд угнетенных народов». «Государственный секретарь хотел бы отметить, — говорилось в его заявлении, — что правительство Соединенных Штатов с большим вниманием... следило за заседаниями съезда угнетенных народов Австро-Венгрии и что национальные программы чехо-словаков и югославян вызывают большую симпатию этого правительства».