Автобиографические записки.Том 1—2

«Сумасшедший день! Получили письмо и телеграмму от Аргутинского, который торопит нас выехать вместе с Бенуа. Они сейчас в Париже. Но это невозможно. Чрезвычайно все взволнованы. Вечером была гроза. Бегали много раз к префекту, на почту и виделись с мэром города»[566].

Второй день. «Утром Сережа уехал в г. Баланс проделать формальности, вызванные военным временем, а мы занялись стиркой белья, рассчитывая ехать через два дня. Вдруг Сережа приезжает и заявляет, что через три часа мы должны выехать, и мы… выехали, уложив в чемоданы мокрое белье.

Всю ночь ехали, хотя не спали, но сидели на своих местах. Многие пассажиры, узнав, что мы русские, подходили к нашему Олегу, посмотреть на „русского мальчика“…»[567]

На следующий день в пятницу мы были в Париже. Узнав, что линия Париж — Гавр свободна, мы переехали на вокзал Сен-Лазар и там, оставив Каратыгиных и вещи, поехали в русское посольство. Владимир Николаевич встретил нас тепло и радостно. Приготовил список тех формальностей, которые нам надо было проделать, чтобы выехать из Парижа. Мы пришли в ужас от предстоящих нам мытарств. Еще он передал деньги, английским золотом, оставленные нам Александром Николаевичем, и заранее взятые билеты на английский пароход «Вега». Он уходил из Эдинбурга на Берген во вторник. Нам нельзя было на него опоздать. Наш друг настойчиво советовал не задерживаться в Париже ни на один лишний день. Сообщил, что немцы в тридцати километрах от города. Париж был неузнаваем. Где веселая нарядная толпа? Где смех и песни? Город опустел. Все вокзалы оцеплены солдатами. Огромные толпы перепуганных иностранцев метались по разным посольствам, префектурам, полиции, вокзалам за получением разрешений. Везде бесконечные очереди. Палящее солнце.

В тот же день узнали, что линия Париж — Гавр перерезана немцами. Оставалось ехать через Булонь. Берем билеты, сдаем наш большой багаж в Булонь и на следующий день, встав в 5 часов утра, едем на вокзал. Там мы услышали, что линия на Булонь перерезана немцами. Мы были в отчаянии, главным образом от потери багажа. В нем находились все работы Лидии Никандровны. Мои я, к счастью, везла с собой в маленьком чемодане. Решили брать билеты на Дьепп — последняя возможность выехать из Парижа. Это сопровождалось опять бесконечным стоянием в хвостах железнодорожных контор, префектур и полиции.

А Владимир Николаевич настойчиво требовал нашего выезда из Парижа. При нас начали падать на город первые немецкие бомбы.

В городе чувствовалось чрезвычайное напряжение, вызванное близостью немецкой армии.

Пароход из Дьеппа в Англию должен был отплыть в понедельник. Сейчас суббота. Сергей Васильевич проявляет ему присущую настойчивость, чтобы уехать из Парижа в Дьепп в воскресенье, несмотря на отрицательные сведения, данные ему железнодорожной конторой в бюро справок. Он едет на вокзал и там от одного служащего узнает, что поезд в воскресенье есть, но служебный, и что пассажиры рискуют быть высаженными, если того потребуют обстоятельства.

«…Встали опять в пять часов утра и со страхом едем на вокзал. Прямо ноги подгибаются от волнения — возьмут ли нас на поезд? Много иностранцев. Долго стоим у решетки. Оттягиваются руки от багажа, но с помощью носильщика занимаем места и, слава богу, трогаемся из Парижа с чувством глубокой грусти, думая о его будущем, о проклятых немцах и об их вандализме. Несколько раз поезд останавливается среди поля, и наши сердца падают от страха. В конце концов приезжаем в Дьепп…»[568]

К вечеру мы узнаем, что линия Дьепп — Париж прервана немцами и наш поезд был последним. Какое счастье, что нам удалось выехать в воскресенье!

На следующий день, в понедельник, мы садились на пароход. Посадка была кошмарна. Огромная толпа скопилась на берегу перед загороженными сходнями, спущенными с парохода. Солнце палило немилосердно. Под ногами был глубокий песок и какие-то рельсы, в которые постоянно попадали мои ноги и в них ущемлялись. Люди немилосердно жались как можно ближе к сходням и давили друг друга. Мы видели в обмороке помятого мальчика лет шести, которого отец извлек из толпы и положил себе на плечи. Мы боялись за наших детей. Так под палящим солнцем, в невероятном напряжении, мы провели несколько часов. Вдобавок началась паника, так как прошел слух, что немцы идут на Дьепп и что этот пароход последний.

Когда попали на пароход, переполненный до отказа, и Сергей Васильевич усадил меня в кресло, я начала плакать — нервная реакция от всего пережитого за последние дни. Какая-то незнакомая пожилая чета американцев стала меня утешать, говоря, что мне нечего бояться переезда, так как море совершенно тихо, спокойно и качки не будет. Но слезы все текли по моему измученному лицу. Они отошли, но через несколько минут старик американец вернулся и принес мне апельсин, продолжая меня успокаивать.

К вечеру мы приехали в Фолькстон, а оттуда в Лондон, где преблагополучно нашли наш багаж, прибывший из Булони.