Тогда мне пришлось пожертвовать своей дочерью, как если бы она больше мне не принадлежала. Люди монастыря были много наслышаны о моей страшной истории, так что смотрели на меня с ужасом. В тюремщики мне выбрали монашку, которая, как они надеялись, будет крайне грубо со мной обращаться. В этом они не ошиблись. Меня спросили, кто теперь является моим исповедником. Я назвала его имя, но он был исполнен такого ужаса, что сразу же от всего отрекся, несмотря на то, что я могла назвать многих людей, которые видели меня в его исповедальне. Тогда они сказали, что уличили меня во лжи, и что мне нельзя доверять. Одна моя знакомая затем сообщила мне, что одни попросту меня не знали, а другие изобретали разные истории и всячески меня злословили. Женщина, поставленная меня стеречь, была подкуплена моими врагами с целью донимать меня, обвиняя в ереси, фанатизме, сумасшествии и лицемерии. Одному Богу известно, что она заставила меня пережить. Поскольку она всегда старалась ловить меня на слове, я была осторожна в словах, стараясь говорить более точно, но на деле получалось еще хуже. Я совершала еще больше ошибок и давала ей больше преимущества над собой, помимо того, что я сама изводила себя беспокойством.
Тогда я оставила все, как есть, и решила, что, несмотря на способность этой женщины привести меня на плаху, посредством ложных доносов, которые она постоянно поставляла игуменье, я просто покорюсь своей судьбе. Таким образом, я возвратилась к своему прежнему состоянию. Месье Шарон, чиновник и доктор из Сорбонны приходили несколько раз, чтобы испытать меня. Но Господь благоволил ко мне, как Он и пообещал Своим апостолам, делая мои ответы намного лучше, нежели если бы я когда–либо училась (Луки 21:14–15). Они сказали мне, что если бы я объяснила свои взгляды в книге, озаглавленной «Краткий и Простой Способ Молитвы», что я и сделала, то я бы не находилась сейчас здесь. Мое последнее испытание касалось одного поддельного письма, которое они прочли мне и дали посмотреть. Я сказала, что почерк вовсе не похож на мой собственный. Они сообщили, что это всего лишь копия, оригинал которой находится у них. Я пожелала увидеть его, но никак не смогла у них этого добиться. Я сказала им, что никогда не писала ничего подобного, и даже не знала человека, которому письмо было адресовано, но они едва ли обратили внимание на мои слова. После прочтения этого письма, один из чиновников повернулся ко мне и сказал: «Вы понимаете, мадам, что после такого письма, у нас есть достаточное основание для заключения вас в тюрьму». «Да, господин, — ответила я, — если бы я действительно написала его». Я показала им всю его лживость и непоследовательность, но все было напрасно.
Меня оставили на два месяца, и обращались со мной все хуже и хуже, прежде чем кто–либо из них пришел увидеться со мной снова. До тех пор у меня все еще теплилась надежда, что, видя мою невиновность, они поступят со мной справедливо. Но теперь я поняла, что они не хотели устанавливать мою невиновность, но стремились выставить меня как виновную. В следующий раз ко мне пришел сам государственный чиновник, говоря, что я больше не должна вспоминать о поддельном письме, так как это пустяк. «Как это пустяк! — возразила я. — Подделать почерк человека, чтобы выставить его врагом Государства!» Он ответил: «Мы разыщем автора». «Автор, — сказала я, — никто иной как писарь Готье». Тогда он спросил меня о бумагах, которые я писала на основании Писания. Я ответила ему: «Я отдам их, как только буду освобождена из тюрьмы». Но не хотела говорить, кому именно я отдала их на хранение.
Примерно за три–четыре дня до Пасхи он появился снова, вместе с доктором, и тогда против меня было возбуждено дело о сопротивлении, состоящем в сокрытии бумаг. Им были переданы копии моих трудов, ибо со мной не было оригиналов. Я не знаю, куда их спрятали те люди, которые взяли их у меня, но я твердо верю, что все они будут в сохранности, несмотря на эту бурю. Игуменья спросила чиновника о продвижении моего дела. Он сказал, что оно идет успешно, так что вскоре меня оправдают. Это было у всех на устах, но у меня было предчувствие обратного. В то же время я ощущала невыразимую радость в страданиях и заключении. Пленение моего тела позволяло мне больше высвобождать свой разум. День Св. Иосифа был для меня памятным днем, ибо тогда в моем состоянии было больше небесного, нежели земного, что было невозможно выразить никаким способом. За этим последовало, как и следовало ожидать, приостановление всех благословений, которыми я дотоле наслаждалась, и наделение новыми страданиями. Я должна была заново принести себя в жертву, испив до дна свою горькую чашу.
У меня никогда не было возмущения против моих гонителей, хоть я прекрасно знала их сущность, настроение и действия. Иисус Христос и святые в свое время видели своих гонителей, и в тоже время понимали, что им не дано никакой власти кроме той, что дана им свыше (Иоанна 19:11). Любя удары, производимые Богом, человек не может ненавидеть руку, с помощью которой эти удары производятся.