Автобиография

— Не-а, не думаю, — ответил он. — Они ведь живут в разных городах и не знают друг друга.

Я спросила его, не собирается ли он жениться на одной из них.

— И да и нет. Нелли, она хорошенькая, приятно посмотреть. Но Джесси более серьезная, и она уважает меня, думает, что я большой человек.

— А Маргарет?

— Маргарет? Маргарет… она меня так смешит, очень уж она веселая. В общем, посмотрим.

Потом я часто задавала себе вопрос, женился ли он на какой-нибудь из этих трех девушек или нашел четвертую, которая соединяла в себе красоту, серьезность и веселость.

Дома все более или менее шло по-прежнему. На смену Джейн пришла Люси, всегда говорившая о предшественнице с большим уважением и называвшая ее не иначе как миссис Роу:

— Надеюсь, я смогу заменить миссис Роу. Работать после нее так ответственно.

Самой большой мечтой Люси было после окончания войны поступить в кухарки к нам с Арчи.

Однажды она подошла к маме и, явно нервничая, сказала:

— Мэм, я надеюсь, вы не рассердитесь, но я действительно должна оставить вас и поступить в Женские вспомогательные части. Вы ведь не осудите меня?

— Что ж, Люси, — ответила мама, — я думаю, вы совершенно правы. Вы молодая, сильная девушка: как раз то, что нужно.

Так ушла, обливаясь слезами, Люси, надеясь, что мы сможем обойтись без нее, и в ужасе от того, что подумала бы об этом миссис Роу.

Вскоре уволилась и старшая горничная, прекрасная Эмма. Она выходила замуж. На их место пришли две служанки в летах, у которых тяготы военного времени вызывали недоверие и глубокое возмущение.

— Извините меня, мэм, — дрожащим от негодования голосом сказала старшая из них, Мэри, спустя несколько дней, — нас не устраивает питание. — Два раза в неделю мы ели рыбу и потроха. — Я привыкла каждый день съедать полноценный кусок мяса.

Мама попыталась втолковать ей, что введены ограничения и мы должны есть рыбу и мясо, объявленное «съедобным», два или три раза в неделю. Мэри только качала головой.

— Это несправедливо. Никто не имеет права так обращаться с нами, это несправедливо.

Она добавила заодно, что в жизни никогда не пробовала маргарина. Тогда мама прибегла к известному в военные времена трюку, завернув маргарин в бумагу из-под масла, а масло в обертку из-под маргарина.

— Попробуйте то и другое, я никогда не поверю, что вы сумеете отличить масло от маргарина.

Две старушки презрительно переглянулись, потом попробовали и определили. У них не возникло ни малейших колебаний:

— Ясное дело, — это масло, а это — маргарин, мэм, чего тут сомневаться.

— Вы в самом деле думаете, что разница столь велика?

— Да, думаю. Я не выношу вкуса маргарина — мы обе его не выносим. Меня просто тошнит от него. — И они с отвращением протянули масло обратно маме.

— А другое вам нравится?

— Да, мэм, прекрасное масло. Это уж само собой.

— Что ж, — сказала мама, — я должна сказать вам, что то было масло, а это — маргарин.

Сначала они не верили. Потом, убедившись в своей ошибке, страшно обиделись.

Бабушка жила теперь с нами. Она очень волновалась, когда я по ночам возвращалась одна из госпиталя.

— Дорогая, это так опасно — ходить одной по ночам. Может случиться что угодно. Ты должна договориться как-то по-другому.

— Договориться по-другому совершенно невозможно, Бабушка. Да и, кроме всего прочего, ничего со мной не случится. Я уже несколько месяцев возвращаюсь в это время.

— Это никуда не годится. Кто-нибудь может привязаться.

Я разуверила ее по мере возможности. Работая с двух часов дня до десяти вечера, я обычно не могла уйти из госпиталя раньше половины одиннадцатого. Обратная дорога занимала примерно сорок пять минут, и, надо признаться, я шла одна по совершенно безлюдным улицам. Тем не менее со мной ни разу ничего не случилось.

Однажды мне повстречался изрядно подвыпивший сержант, желавший только одного — продемонстрировать свою галантность.

— Отличную работу вы делаете, — сказал он, слегка покачиваясь. — Отличную работу в госпитале. Я присмотрю за вами, как вы пойдете, провожу вас домой, не хочу, чтобы вас кто-нибудь обидел.

Я сказала, что очень благодарна ему за внимание, но необходимости в этом нет. Все же он дошел со мной до дома и в самой уважительной манере распрощался у входа.

Не помню точно, когда Бабушка-Тетушка поселилась с нами. Кажется, вскоре после начала войны. Она совершенно ослепла, оба глаза оказались поражены катарактой, и, разумеется, она была уже слишком стара, чтобы оперироваться, но Бабушка-Тетушка проявила благоразумие: хотя покинуть свой дом в Илинге и потерять разом всех друзей было для нее настоящим горем, она хорошо понимала, что окажется беспомощной и одинокой, а слуги вряд ли захотят остаться с ней.