Автобиография

Позднее Макс говорил — уж не знаю, так ли было на самом деле, — будто именно тогда решил, что я могла бы стать для него идеальной женой. «Никакой суетливости, — вспоминал он. — Ты не жаловалась, не говорила, что это я виноват, не причитала — ох, и зачем только мы остановились! Казалось, тебе все равно, поедем мы дальше или нет. Именно тогда я начал восхищаться тобой».

С тех пор как он мне это впервые сказал, я всегда старалась соответствовать его представлению обо мне. У меня есть способность принимать жизнь такой, какова она есть, не впадать в истерику, а также очень полезное умение засыпать в любой момент в любом месте.

Мы застряли вдали от караванных путей, и вероятность того, что ни грузовик, ни другое средство передвижения не наткнутся на нас много дней, а то и недель, была очень велика. Нас сопровождал охранник из Верблюжьего корпуса, который в конце концов решил идти пешком и привести кого-нибудь на подмогу, как он надеялся, не позже чем через сутки, самое большее — через двое. Он отбыл, оставив нам весь свой запас воды. «Солдаты Верблюжьего корпуса пустыни, — гордо заявил он, — умеют обходиться без воды, если нужно», — и зашагал прочь, а я посмотрела ему вслед с каким-то дурным предчувствием. Это, несомненно, было приключение, но я молила Бога, чтобы оно оказалось счастливым. Воды у нас осталось в обрез, и, как только я об этом подумала, мне тут же захотелось пить. К счастью, нам повезло — случилось чудо: примерно через час из-за горизонта показался «форд» с четырнадцатью пассажирами. Наш доблестный друг из Верблюжьего корпуса сидел в кабине рядом с шофером и радостно махал нам невероятных размеров винтовкой.

По пути в Багдад мы останавливались у заброшенных раскопок, обходили их и подбирали черепки глиняной посуды. Мне особенно нравились те, что были покрыты глазурью. Цвета росписи сохранились великолепно — зеленый, бирюзовый, синий, золотистый… Все это принадлежало гораздо более поздним эпохам, чем те, которые интересовали Макса, но, желая оказать мне любезность, он помог набрать целый мешок.

Вернувшись в Багдад и снова водворившись в отеле, я расстелила на полу свой макинтош, вымыла черепки и сложила из них некий радужный цветовой узор. Макс, великодушно потворствуя моему увлечению, присовокупил свой макинтош и добавил четыре явно недостававших фрагмента. Я поймала на себе его взгляд — добрый и снисходительный взгляд ученого, наблюдающего за взбалмошным, но симпатичным ребенком. Думаю, этот взгляд вполне отражал его тогдашнее отношение ко мне. Я всегда обожала ракушки, разноцветные камешки — все те сокровища, что так любят собирать дети. Яркое птичье перышко, пестрый листок — иногда я чувствую, что это и есть истинные драгоценности, они приносят несравнимо больше радости, чем топазы, изумруды и дорогие безделушки Фаберже.[519]

Кэтрин и Лен Вули уже прибыли в Багдад и были недовольны нашей двадцатичетырехчасовой задержкой, вызванной заездом в Ухадир. С меня вину сняли, поскольку я была лишь вещью, которая не ведала, куда ее везут.

— Но Макс! Макс должен был подумать о том, что мы будем беспокоиться, — сказала Кэтрин. — Мы могли выслать за вами поисковую группу или сделать еще какую-нибудь глупость.

Макс терпеливо повторял извинения — ему в голову не пришло, что они будут тревожиться.

Через пару дней мы отправились на поезде в Киркук и Мосул — это был первый этап нашего возвращения домой. Мой друг, полковник Дуайер, прибыл на Северный вокзал проводить нас.

— Вам придется за себя постоять, знаете ли, — доверительно сказал он мне.

— Постоять за себя? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду Ее Светлость, вон ту, — он кивнул в сторону Кэтрин Вули, беседовавшей с приятельницей.

— Но она очень добра ко мне.

— О, да, вижу, что и вы во власти ее обаяния. Мы все испытываем на себе эту власть время от времени. Признаться по чести, я и сейчас от нее не совсем свободен. Эта женщина в любое время может заставить меня делать все, что пожелает, но вы, повторяю, должны за себя постоять. Силой воли она даже птиц может вынудить сорваться с дерева, да так, что те и не заподозрят, что ими кто-то управляет.

Паровоз издал леденящий кровь воющий звук, весьма характерный, как я вскоре узнала, для иракских железных дорог. Этот зловещий звук напоминал душераздирающий вопль женщины, оплакивающей смерть страстного любовника. На самом деле ничего романтического в нем не было — просто поезд собирался трогаться. Мы поднялись в вагон — Кэтрин и я ехали в одном купе, Макс с Леном — в другом, — и путешествие началось.

В Киркук прибыли на следующее утро, позавтракали в дорожной гостинице и на машине отправились в Мосул. Тогда поездка занимала шесть — восемь часов по ухабистой дороге и включала переправу через Малый и Большой Забы на пароме. Паром был столь примитивен, что на нем пассажир чувствовал себя прямо-таки библейским персонажем.