«Внешность папы описывалась много раз, но очень неверно. У него красивые седые волосы, не слишком густые, не слишком длинные, а как раз в самый раз; римский нос, который сильно улучшает красоту его черт; добрые голубые глаза и маленькие усы. У него чудесно вылепленная голова и красиво очерченный профиль. У него очень хорошая фигура – словом, он необычайно привлекательный мужчина. Все его черты совершенны, разве что зубы не так замечательны. Цвет лица у него очень светлый, и он не носит бороду. Он очень хороший человек и очень смешной. У него горячий характер, но таковы все в нашей семье. Он красивейший человек из всех, кого я видела или надеюсь увидеть – и, о! такой рассеянный. Он рассказывает абсолютно восхитительные истории. Мы с Кларой любили сидеть на подлокотниках его кресла и слушать, как он рассказывает нам истории о картинах на стенах».
Я живо помню эти рассказы. Они были трудными и придирчивыми слушателями – эти маленькие существа.
Четверг, 8 февраля 1906 года
Вдоль одной из стен библиотеки в хартфордском доме книжные полки примыкали к камину – собственно говоря, книжные полки располагались по обеим сторонам от камина. На этих полках и на каминной полке стояли разнообразные безделушки. На одном конце этой вереницы находилось в рамке написанное маслом изображение кошачьей головы, на другом конце – изображение головы красивой молодой девушки в натуральную величину. Мы называли ее «Эммелина», потому что она была похожа на это имя – акварель в духе импрессионизма. Между этими двумя картинами располагалось двенадцать – пятнадцать уже упомянутых старинных безделушек, а также написанная маслом картина кисти Илайхью Веддера[137]
под называнием «Юная Медуза». То и дело дети требовали от меня сочинить романтическую историю – всегда экспромтом, на подготовку не давалось ни секунды, – и в этот роман я должен был вставить все безделушки и все три картины. Начинать всегда приходилось с кошки и заканчивать Эммелиной. Мне никогда не позволялось ради облегчения изменить порядок повествования, например, на обратный. Не разрешалось вводить безделушки в рассказ, нарушая их очередность в этой веренице.Этим безделушкам не давалось ни дня тишины и покоя. В их жизни не существовало священного дня отдохновения, в их жизни не было мира и безмятежности, они не знали иной жизни, кроме как однообразная череда насилий и кровопролитий. С течением времени безделушки и картинки поизносились. Это было потому, что они пережили столько бурных приключений за свою романтическую жизнь.
В качестве сочинителя этих средневековых романов для детей мне приходилось туго с самого начала. Если они приносили мне картинку в журнале и требовали сочинить к ней историю, то имели обыкновение заслонять своими пухлыми ручонками остальную часть страницы, чтобы помешать мне украсть оттуда какую-нибудь идею. Истории всегда должны были поступать только что испеченные, с пылу с жару. Они должны были быть абсолютно свежими и оригинальными. Иногда дети подкидывали мне персонажа, или двух, или даже дюжину, и требовали, чтобы я начинал немедленно, на этом хлипком основании, сочинять и вбрасывал персонажей в кипучую и занимательную преступную жизнь. Если они узнавали о каком-нибудь новом ремесле, или о необычном животном, или о чем-нибудь в этом роде, можно было быть совершенно уверенным, что мне в следующей романтической истории придется иметь дело с этими вещами. Однажды Клара потребовала, чтобы я мгновенно сочинил сказку про водопроводчика и «буаганстриктора», и мне пришлось это делать. Она не знала, кто такой «боа-констриктор», пока он не появился в этой сказке, – и тогда она была удовлетворена сказкой больше, чем когда-либо.