Автобиография

Снаружи дома проходила лестница, ведущая в тыльную часть второго этажа. Однажды Генри послали с поручением, и он взял с собой жестяное ведро. Я знал, что ему придется взбираться по этой лестнице, поэтому пошел наверх, запер дверь изнутри и опять спустился в сад, который был свежевспахан и предоставлял богатый выбор твердых комьев черной взрыхленной земли. Я щедро запасся этими снарядами и устроил на него засаду. Подождал, пока он взберется по ступенькам и окажется на лестничной площадке, когда ему будет некуда бежать. Затем я принялся обстреливать его комьями земли, которые он отражал жестяным ведром – как мог, но без особого успеха, ибо я был метким стрелком. Комья земли, ударяясь о деревянную обшивку дома, выманили мать наружу, посмотреть, в чем дело. И я попытался объяснить, что развлекаю Генри. Оба они с минуту гонялись за мной, но я знал путь через высокий дощатый забор и сбежал на это время. Через час или два, когда я отважился вернуться, вокруг никого не было, и я подумал, что инцидент исчерпан. Но я ошибался. Генри поджидал меня в засаде. С необычайно точным для него прицелом он выпустил сбоку в мою голову камень, от которого там вскочила шишка размером с гору Маттерхорн. Я понес ее прямиком к матери для сочувствия, но она была не особенно тронута. Похоже, это была ее идея, что подобные случаи, в конце концов, меня перевоспитают, если я пожну их достаточное количество. Так что дело было всего лишь воспитательным. Я получил более мрачный взгляд на нее, чем прежде.

Было нехорошо давать коту «Болеутолитель», сейчас я это понимаю. Сейчас бы я этого не сделал. Но в те, томсойеровские, времена для меня было огромным и искренним удовольствием видеть, что выделывает Питер под его действием, – и если действия и впрямь красноречивее слов, он проявлял к нему столько же интереса, сколько и я. Это было крайне омерзительное лекарственное средство, «Болеутолитель Пери Дэвиса». Негр мистера Пейви, который был человеком трезвых суждений и немалого любопытства, захотел его попробовать, и я ему позволил. По его мнению, оно было сделано из адского огня.

Свирепствовала эпидемии холеры 1849 года. Люди по берегам Миссисипи были парализованы страхом. Те, кто смог бежать, сделали это. И многие по дороге умерли от страха. Страх убивал троих там, где холера убивала одного. Те, кто не мог спастись бегством, накачивались профилактическими средствами, и моя мать выбрала для меня «Болеутолитель Пери Дэвиса». О себе она не побеспокоилась. Она уклонилась от этого вида профилактики. Но с меня взяла обещание пить по столовой ложке «Болеутолителя» каждый день. Поначалу моим намерением было сдержать слово, но в то время я не знал о «Болеутолителе» столько, сколько узнал после первого опыта. Мать не следила за пузырьком Генри – ему она могла доверять, – но на моем пузырьке каждый день делала отметки карандашом и осматривала его, чтобы проверить, уменьшилось ли содержимое на столовую ложку. Ковра на полу не было. В нем были щели, и я потчевал их «Болеутолителем» с очень хорошим результатом – никакой холеры под ними не случилось.

Именно в один из таких моментов пришел тот дружелюбный кот и, поводя хвостом, стал просить дать ему «Болеутолитель» – который и получил, – после чего ударился в истерику, стал биться о мебель в комнате и, наконец, выпрыгнул в окно, сшибая цветочные горшки. Именно в тот момент пришла моя мать и, глядя сквозь очки с остолбенелым видом, спросила: «Что такое с Питером?»

Я уже не помню, каково было мое объяснение, но если оно зафиксировано в книге, возможно, оно неправильное.

Всякий раз, когда мое поведение отличалось таким чудовищным неприличием, что импровизированные наказания моей матушки ему не соответствовали, она откладывала дело до воскресенья и заставляла меня идти в церковь воскресным вечером, что было карой – иногда, пожалуй, выносимой, но, как правило, нет, – и я избегал ее в силу склада своего характера. Она никогда не верила, что я был в церкви, пока не применяла свою проверку: заставляла меня рассказывать, на какую тему была проповедь. Это было легким делом и не причиняло мне никаких хлопот. Мне не надо было ходить в церковь, чтобы знать тему проповеди. Я сам выбирал какую-нибудь. Это хорошо срабатывало, пока однажды моя тема и тема, сообщенная соседом, который был в церкви, на поверку оказались различны. После этого моя мать взяла на вооружение другие методы. Теперь я уже не помню, в чем они состояли.

В те времена мужчины и мальчики носили зимой довольно длинные плащи-накидки. Они были черные и подбиты очень яркой и кричащей клетчатой шотландкой. Однажды зимним вечером, когда я отправился в церковь, чтобы загладить какое-то преступление, совершенное на неделе, я спрятал свой плащ возле ворот и отправился играть с другими мальчишками. Когда служба кончилась, я вернулся домой, но в темноте надел плащ наизнанку. Я вошел в комнату, сбросил плащ и стал держать очередной экзамен. Я отвечал очень хорошо, пока не была упомянута температура в церкви. Мать поинтересовалась: