Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги

Христос воскресе, брате мой милый! Удачная у меня нынче пасха! Такой святой радостной пасхи у меня еще и сроду не бывало. Как раз 7 апреля пришла к нам почта и привезла твою дорогую посылку и твое радостное письмо от 17 генваря. Я чуть с ума не сошел, прочитав его. А как закурил твою сигару (я десять лет уже не курил сигар), как закурил твою гаванну, друже мой единый, так и запахло волей, и я даже заплакал, будто ребенок. Вот что ты наделал с моими старыми глазами. Пусть тебе господь милосердный заплатит за твою сердечную работу. Та же почта привезла мне письмо из Черномории и 25 рублей денег от Я. Кухаренка. Семен его должен знать. Но Кухаренко о воле мне ничего не пишет. Та же, та же почта привезла мне из Петербурга письмо и денег 16 рублей от А. Маркевича с товарищами. Это — сын того самого Николая Маркевича, который написал «Малороссийскую историю». С отцом его мы были когда-то большие приятели. А сына его, этого самого Андрия, я, кажется, еще и не видел, а может и видел еще ребенком. Найди его и поцелуй за меня, мой друже единый. Он квартирует на Почтамтской в доме Логинова.

Так вот какая у меня была пасха! И чем я заплачу вам, браты мои, земляки мои искренние, за мой великий праздник! За мои сердечные, радостные слезы! Слезами и ничем больше.

Увидишь Кулиша, поцелуй его за книги, которые он мне подарил, а особенно за «Записки о Южной Руси». Такой умной книги, такого чистого нашего слова я еще не читал. Может, он и рассердился на меня, что я его алмазный подарок «Записки о Южной Руси» послал на Черноморию Кухаренку. Так что ж, скажи, — не утерпел. И ежели он, храни его матерь господня, не издаст второго тома, то не только я, ты, все земляки наши и вся славянщина проклянет его и назовет брехуном. Так и скажи ему. А Белозерский, говоришь, поехал домой жениться. Пусть ему бог помогает. Вот еще искренняя христианская душа. Поцелуй его за меня, как увидишь.

Какая там моя картина была у Езучевского^{796}, ей-богу, не знаю. Разыграли, говоришь, в лотерею, и она досталась тебе. О мои добрые, мои искренние други! Пусть вас бог не забудет, как вы не забыли, не покинули меня, бесталанного, на чужбине, в неволе. Пошлет мне господь милосердный волю, я никуда не поеду, друже мой единый, разве только по дороге заеду в Черноморию на какую-нибудь неделю, а там прямо в столицу к вам, к вам, други мои, браты мои. Мне кажется, я сойду с ума, увидясь с вами, мои родные, мои единые!

Сегодня, 22 апреля, пришла вторая почта из Гурьева и не привезла ничего официального насчет моей отставки, и я не знаю, что и думать. Может, это форма требует такой проволочки? Не знаю, дождусь третьей почты, что там будет, — мне, видишь, хотелось бы прибавить к этому письму два слова: я свободен. Только два слова, и ничего больше, друже мой единый.

Бес его знает, куда этот Осипов делся? И Писемского, говоришь, нет в Петербурге. А «Княгиня», пишешь, у какого-то Н. Д.^{797}. Не знаю, кто это Н. Д. Не лучше было б, ежели «Княгиню» взял в свои руки Кулиш? Да и «Матроса» прибавил бы к «Княгине», да привел бы в порядок их хорошенько, да и пустил бы в люди. Дармограй написал уже и вторую часть «Матроса», в которой уже резче обозначилась общая идея рассказа. А в третьей он думает уже выставить наголо свою нехитрую фантазию. Но когда это еще будет. А, может, и будет когда-нибудь. Надо подождать.

Не пишу тебе, друже мой единый, сегодня больше ничего, нечего писать, да и голова у меня сегодня такая, будто ссудил мне ее москаль-коробейник или будто паклей ее набили. А все это почта натворила. Подожду следующей почты, не будет ли более веселой. Вот чуть-чуть не забыл! Почему ты ничего не пишешь мне о Василе и Федоре?

Черти их знают, что это они со мною делают. До сих пор нет ничего из корпуса. Добивают они меня, изверги, не боясь бога! А тоска, тоска! Я еще сроду такой тоски не пробовал. Все из рук валится. А в голове такое — не знаю, что и делать. Читаю по одной страничке в день биографию Гоголя, читаю и боюсь, может и по страничке не хватит, пока придет это увольнение. Денег у меня теперь очень немного, но, ежели б дал бог волю, то можно было б занять малость, чтобы до Москвы или до Черномории добраться, а там уж и не пропаду. Ты мне пишешь о фотографии. Не делайте ничего, браты мои^{798}, други мои милые, пока я с вами не увижусь. С этой почтой не напишу тебе: я свободен, — не даст ли бог с будущею? Тоскливо мне, тяжело мне, друже мой единый. Думал, не легче ли станет, как с тобою поговорим хотя бы на бумаге. Еще хуже. Перо из рук валится. На посылку твою только смотрю — и все, в руки ничего взять не хочется. Будь здоров, мой друже единый! Целую тебя, Семена, Кулиша и всех моих и твоих земляков, добрых и искренних, таких, как ты. Не оставляйте меня, други мои, браты мои милые!

8 мая.

88. Бр. Залесскому — 8, 10, 13, 20 мая {799}

8 мая» [1857, Новопетровское укрепление].