Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги

Что делает Кулиш? И где теперь его женушка? Увидишь ее, чмокни раза три за меня. А Кулишу скажи, пусть мне пришлет второй том «Записок о Южной Руси». Тут есть одна книжная лавка, да и в той только буквари продаются. А как будет посылать второй том, так пусть и первый подкинет, потому что я первый том «Записок о Южной Руси» подарил нашим киевским землякам в Астрахани. Поцелуй же его и попроси, пусть мне вышлет свои милые «Записки о Южной Руси», а я ему за это не пришлю, а, даст бог, привезу гостинец из самой киргизской степи.

У меня теперь, слава богу, есть что читать, дай бог здоровья добрым людям, но своего родного — ничегошеньки нет, кроме «Богдана Хмельницкого» Костомарова^{820}. Вот отколол книгу, это да! В Саратове виделся я со старою Костомарихою, она ждала его из-за границы к 15 сентября. Не знаю, вернулся ли он или нет еще? Не слышно ли у вас про него что-нибудь?

Чем занят этот повеса — Семен, что ничего мне не напишет. Отдери его за ухо и поцелуй от моего имени, а женушку его и деточек не дери, а только поцелуй.

Напугал ты меня черною печатью на своем письме. Не случилось ли у тебя, упаси боже, что недоброе?

Прощай, мое сердце, мой голубе сизый! Я теперь, слава богу, здоровый, и веселый, и искренно любящий тебя, моего единого друга —

Т. Шевченко.

Увидишь графиню Настасию Ивановну, — спроси, был ли у нее Сапожников, с которым я плыл из Астрахани в Нижний?

98. И. П. Клопотовскому {821} — 6 ноября ** {822}

Нижний, 6 ноября 1857.

Други мои искренние, мои сущие в Астрахани, мир и любовь с вами вовеки.

Сатана, он же и Иван Рогожин. Нетерпящий света истины и враг всяких добрых помышлений и намерений наших. Самый сей сатана, кровный, родич, а может и единоутробный брат немецкий, перешел мне дорогу в Нижнем-Новгороде и не допустил меня, немецкий сын, в столицу. Полиция, родная сестра Ивана Рогожина, остановила меня в Нижнем и до вчерашняго дня сама не знала, для чего она меня остановила, а вчера формально объявила мне, что я нахожусь под ее секретным материнским надзором и что мне свыше воспрещено жить и даже проезжать через столицы. Так вот что сделал со мной враг рода человеческого Иван Рогожин! А я, недогадливый, забыл на это время надеть на себя христообразную амуницию, а то ничего бы этого не было. Задним умом крепок.

Теперь думаю так сделать. Проживу зиму вот тут с добрыми людьми, а весною, ежели бог поможет, с моим добрым капитаном поплыву вниз по матушке по Волге и стану рисовать ее прекрасные берега. А может, даст бог, и с вами увижусь, пошли вам бог здоровья, други мои искренние. И, может, еще раз ночью пойдем с Незабутовским под предводительством Ивана Рогожина и искренного друга его Перфила искать сестер милосердия, чтобы смилосердились. Дай го боже! Я буду сердечно рад, увидев вас — здоровых, веселых и искренних друзей моих.

Мне тут хорошо, весело, читаю так, что даже опух читая. Журналы все до одного передо мною и даже… «Le Nord» и прочие.

Не забывайте меня, друга вашего искренного и счастливого

Т. Шевченка.

Простите меня, други мои, что я вам так мало пишу. Даст бог, как начитаюсь, так напишу больше. Увидите А. П. Козаченка, поцелуйте его за меня.

Адрес: в Нижний-Новгород, его высокоблагородию, Павлу Абрамовичу Овсянникову, с передачею такому-то.

На конверте: в г. Астрахань. Его благородию Ивану Петровичу Клопотовскому, в собственном доме.

99. И. А. Ускову — 12 ноября {823}

12 ноября 1857, Нижний-Новгород.

Многоуважаемый Ираклий Александрович, давно уже я собираюсь описать вам все случившееся со мною со дня, в который я послал вам мое письмо из Астрахани, то есть с 10 августа. Но для этого описания недоставало главного материала, то есть конца, заключения этого на диво курьезного путешествия.

22 августа выехал я из Астрахани вместе с семейством А. А. Сапожникова, с которым мы возобновили наше старое знакомство. 19 сентября прибыли мы благополучно и весело в Нижний-Новгород, и того же дня полицеймейстер объявил мне, что я за настоящим указом об отставке должен отправиться обратно в Оренбург. Такое милое предложение меня немного озадачило, но я вскоре оправился, то есть заболел, и сам написал в Оренбург и добрых людей просил написать о себе прямо Катенину, прося его развязать сей гордиев узел как-нибудь помягче. Пока этот таинственный узел развязывался, я хворал, бродил по грязным нижегородским улицам и скучал до ипохондрии. Наконец, вчера здешний военный губернатор получает от генерал-губернатора Оренбургского, У[ральского] и С[амарского] подробное объяснение моего увольнения от военной службы. Объяснения эти вчера же прочитаны мне. В них изображено, что я, бывший художник, имею право поселиться где мне угодно в пределах Российской империи, кроме столиц. А около столиц даже мимо проезжать запрещено. Сегодня же написал я моим друзьям в Петербург об этой катастрофе и в ожидании будущих благ поселился в Нижнем-Новгороде.