Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги

Спасибо вам, Григорий Степанович, что вы меня не забываете, еще раз спасибо. А я уж думал, что от меня все отказались, а вижу — нет, есть еще на свете хоть один настоящий человек. Слыхал я, что вы болели, но думал, что это только так, по-пански. Но как рассказал мне Дараган, я даже испугался. Слава господу, что прошло, ну его, лучше и не вспоминать. А вот что: жаль, что вы этой зимой не приехали, у нас была выставка в Академии^{488}, и очень хорошая. А теперь через день дают «Руслана и Людмилу»^{489}. Ну и опера! Особенно когда Артемовский поет Руслана, даже затылок почешешь, ей-ей, правда! Замечательный певец — ничего не скажешь. Вот вам и все, что тут делается. Василий Иванович вернулся из Италии^{490}еще толще, чем был, и еще умнее и добрее, благодарит вас и кланяется. Карл Павлович баклуши бьет^{491}себе на здоровье, а «Осада Пскова» ждет лета. Михайлов кончил вашу картину хорошо^{492}. Штернберг пишет мне^{493}, что он болел, но сейчас здоров и вам кланяется, думая, что вы в Петербурге. А я… черт знает что, не то работаю, не то прохлаждаюсь. Брожу по этому чертовому болоту и вспоминаю нашу Украину. Ох, если б мне можно было приехать к соловью, весело было б, но не знаю, — попал я в руки проклятым кацапам и не знаю, как от них избавлюсь. Да уж как-нибудь вырвусь хоть после пасхи и прямехонько к вам, а потом уж дальше. Еще вот что, написал я этим летом две картины и спрятал, думал, что вы приедете, потому что картины, видите, — наши, и я их кацапам не показывал. Однако Скобелев-таки пронюхал^{494}и одну выпросил, а другая еще у меня; чтобы и эта не пошла путешествовать с каким-нибудь москалем (ведь это, видите, моя Катерина), то я думаю послать ее вам, а что она будет стоить, это уже ваше дело, хоть кусок сала — и то хорошо на чужбине. Я нарисовал Катерину в то время, когда она попрощалася со своим военным и возвращается в деревню; на выгоне у шалаша старик сидит, ложечки строгает и печально глядит на Катерину, а она — горемычная — едва не плачет да подымает красный передник, потому что уже, знаете, малость… того… а военный скачет за своими, только пыль ложится; еще собачка плохонькая догоняет его и будто лает. С одной стороны курган, на кургане ветряк, а там уже степь чуть виднеется. Вот такая моя картина.

Если понравится, хорошо, а нет, так на чердак, пока я не приеду, а уж как приеду, то не выгоняйте месяц-другой, — у меня ведь и на Украине, кроме как у вас, нет пристанища, а я вам еще что-нибудь нарисую. Спасибо вам и за доброе слово про детей моих Гайдамаков. Пустил я их в люди, а до сих пор еще никто и спасибо не сказал. Может, и [у вас] над ними смеются, как здесь москали, называющие меня энтузиастом, сиречь дураком. Бог им простит, пусть я буду и мужицкий поэт, лишь бы — поэт, мне больше ничего и не надо. Пусть собака лает, ветер разнесет. Вы, спасибо вам, боитесь мне рассказывать про людей — ну их, попробовал уж я этого меду, чтоб он скис.

Видел я вчера вашего хлопца рисунки, хорошо, очень хорошо, только надо б ему другого наставника, а то он только яблоки да огурцы рисует, а это такое, чем сердце не накормишь. А из него был бы добрый художник, ведь он хлопец хваткий. Обещанное пришлю^{495}вашим дивчатам к пасхе, а может, и раньше, если управлюсь. Только не то, о чем вам писал, а другое, — по-русски написанное. Чтоб не говорили русские, что я их языка не знаю. Будьте здоровы, пусть вам сопутствует все доброе, и не забывайте искреннего вашего

Т. Шевченка.

11. Обязательство в связи с продажей «Кобзаря» и «Гайдамаков» И. Т. Лисенкову — 8 февраля {496}

С.-Петербург, 1843 года, февраля, 8 дня.

Я, нижеподписавшийся, продал в вечное и потомственное владение мои собственные сочинения с. — петербургскому книгопродавцу Ивану Тимофееву Лисенкову^{497}— стихотворения на малороссийском языке: 1) «Кобзарь» и 2) «Гайдамаки» и сим обязываюсь, что кроме книгопродавца Лисенкова ни я сам, Шевченко, ни даже никто из моих наследников сего сочинения печатать права не имеет. Следуемые за это деньги сполна получил; ежели же оные сочинения без ведома его, Лисенкова, напечатаю, то обязан заплатить ему, Лисенкову, тысячу пятьсот рублей серебром неустойки, в чем и свидетельствую собственноручною подписью.

Т. Шевченко

Свидетелем был В. Семененко-Крамаревский.

12. П. А. Корсакову {498} — между 8 и 27 февраля {499}

[Между 8 и 27 февраля 1843 г., Петербург]

Петр Александрович! Потрудитесь подписать на «Кобзаре» позволение для второго издания. Преданный вам

Т. Шевченко

13. Я. Г. Кухаренко* {500} — конец февраля {501}

[Конец февраля 1843, Петербург.]