Автобиография Иисуса Христа

Два дня женщина набиралась сил – лежала в комнате наших добрых хозяек, которые ухаживали за ней, как за своей третьей сестрой.

У нее даже не было жара.

Она предложила мне деньги, но я отказался.

Затем она отправилась домой, сообщить мужу-каменотесу, что появление наследника откладывается.

Прощаясь, она целовала мои руки.

Я строго запретил ученикам рассказывать о проделанной операции, чтобы не возмущать общество Хоразина и подольше задержаться в этом светлом городе на холме, где у нас снова был большой дом. Переселяться опять куда-нибудь в рыбный амбар не хотелось.

Публий Овидий Назон считает, что есть лекарство от любви[71] и даже приводит изящные рецепты, но спасти от плода любви не может никакой поэт, здесь нужна твердая рука врача. И, пожалуй, спасение женщины – не единственный аргумент в пользу этой операции, ведь даже мудрый, как пророк, Аристотель сказал, что если у супругов против ожидания зарождаются дети, то плод должен быть вытравлен. Он установил, что зародыш человека идентичен зародышу растения, а чего нам стоит вырвать сорняк?

Есть и другие способы: можно заставить женщину носить тяжести, можно дать ей рвотное или слабительное зелье, но пока еще нет ничего лучше металлических щипцов, изобретенных медиками Рима.

Глава 31 Слепой

Конечно, не всех я мог исцелить, и были дни, когда Хоразин становился ареной моего бессилия. Что делать с человеком, у которого одна нога короче другой? Я рекомендовал надевать на короткую ногу сандалию с толстой подошвой. Он пришел издалека, из Газы, ждал чуда, ждал, что я выправлю ногу, наращу ее с помощью праха земного, а я дал ему короткий совет и выпроводил на улицу. Наверное, возможность чуда есть даже в таком случае, но тогда у человека должна быть великая цель – мало только одного желания нравиться женщинам в Газе. Вообще, Бога не очень интересуют наши любовные неудачи, но это хорошо, потому что на наши успешные любовные прегрешения он тоже смотрит сквозь пальцы. Если бы мы знали, как именно Всевышний реагирует на тот или иной наш поступок, мы могли бы управлять его действиями, а это еще никому не удавалось, даже самым отчаянным праведникам. А те из них, кто смог уловить отблеск сумасшедшей гармонии, сразу теряли рассудок и уже не могли ничего связно объяснить.

– Йесус не смог помочь мне! Что за рабское преклонение перед обманщиком в маске законоучителя?! – кричал этот хромой на рынке Хоразина, выпив с горя, ведь красавицы Газы по-прежнему будут хихикать над его недостатком.

Да, можно слепить из земли некое подобие человека и с помощью Логоса заставить его двигаться, но нельзя соединить прах земной и живую плоть, чтобы нарастить ногу или руку… Точнее, можно лишь в том случае, если Бог соизволит плюнуть в кучу пыли, из которой ты хочешь что-нибудь сделать. Божественная слюна примирит любые вещества друг с другом, но как удостоиться такого плевка?

А как я мог помочь человеку, слепому от рождения? Его привела старуха-мать. Это был мужчина лет сорока, могучего телосложения, с огромной рыжей бородой и пышной шарообразной шевелюрой. Разглядывая его, я подумал, что так, наверно, выглядел силач Самсон, последний великий судья израильский.

Слепой зарабатывал тем, что играл на цитре и пел во время праздников и поминок, хотя в его руках уместнее смотрелась бы ослиная челюсть[72].

– Подари, подари моему сыночку зрение! – умоляла старуха, проворно опустившись передо мной на колени. – Мы всё перепробовали… И натирали мазями, и смачивали слюной постника[73]… Одно упование – на тебя!..

Я ощупал глазницы этого мужчины в надежде, что, может быть, получится сделать обсидиановым лезвием разрезы на веках и дать им раскрыться, но он не имел даже глазных яблок. Помочь было нечем. Его мысленный взгляд навечно был устремлен в апейрон.

– А хочешь, он сыграет для тебя, Йесус? – засуетилась старуха. – Сейчас ты услышишь, как прекрасно он играет, и поймешь, что ему необходимы глаза! Тогда он станет музыкантом при дворе царя! Многомилостивый Антипа очень любит музыку, но мой сынок не может ходить без поводыря, а кто захочет пустить во дворец меня, старую и некрасивую женщину… Ашер, а ну скорее сыграй для учителя!

Я хотел возразить, но слепой быстро достал из своего мешка цитру, сел на пол, поджав ноги, ударил по струнам и запел одну из тех песен, которые женщины Галилеи поют во время сбора урожая.

– Вдоволь хлеба, милый мой, принесем к себе домой! – гудел слепой басом, а старуха, сложив руки на груди, умильно смотрела на него.

Услышав музыку, в комнату пришли Гита и Тали и стали танцевать, хлопая в ладоши.

– …и вдоволь хлеба! – закончил слепой.

– Ах, это моя любимая песня! – воскликнула Гита.

– Ты ведь поможешь этому человеку, Йесус? – спросила Тали.

– Вряд ли, – ответил я, сердясь на них, им не следовало мешать мне, когда я принимал болящих. Уже несколько раз я укорял сестер, когда они приходили поглазеть, как я работаю, и при этом болтали без умолку.