Автобиография Иисуса Христа

Вспоминая эти и другие случаи, я понимаю, что всегда был заложником Священного Предания – люди ждали от меня того, что написано в книге Невиим, я должен был осуществить для них пророчество Исайи: «Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзнутся; тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь; ибо пробьются воды в пустыне и в степи – потоки».

Хоть против смерти и нет лекарства в садах, я всегда успешно помогал стареющим женщинам, которые желали всего лишь немного замедлить этот процесс, а не вернуть первозданную молодость. Здесь незаменимы ванны из фруктовых соков и молока ослицы, мази для лица и рук, отвары некоторых трав, физические упражнения и долгий сон. Женщина, которая мало спит, быстрее увядает. Да, и с некоторыми я вступал в связь – это тоже было для них прекрасным лекарством. Видавшие виды жеманницы, опытные и покладистые, мне очень нравились… Их движения и стоны были предельно искренними, как будто акт любви совершался в последний раз. Я ощущал их благодарность, которая распаляла меня. Как будто все, что смогла прожить и прочувствовать такая женщина, передавалось мне, и пульсирующие токи чужой жизни позволяли мне ненадолго увидеть то, что скрыто.

Сам не знаю, как я иногда исцелял прокаженных. Наверно, проказа – это все-таки душевное заболевание, которое можно остановить, когда больной и врач объединяют свои усилия и понимают друг друга, когда их работа превращается в таинство. Так было, когда я вылечил в Кафарнауме прокаженного по имени Эфрайим.

Часто больному не дают излечиться его собственное бесчувствие и неотесанность мысли.

Иногда я выходил вечером из восточных ворот Хоразина, садился на камень у края обрыва и смотрел на красные вершины гор над озером. Я думал о людях, которым не смог помочь. Вместе они, наверно, могут наполнить город. Я не хотел бы жить в том городе.

Глава 32 Рыба

Иногда я в одиночестве отдыхал на озере в лодке, купленной на деньги, заработанные в Хоразине. Брал с собой еду и книги, которые приобретал при любой возможности, где-нибудь недалеко от берега бросал якорь – круглый камень с дыркой, в которую была продета веревка, – и весь день занимался чтением. Это был лучший отдых. Время от времени на берег приходил кто-нибудь искавший меня, но я не обращал на это внимания, а ученикам велел говорить всем, что «учитель отплыл помолиться о нашем спасении».

Лодка покачивалась на волнах, ветер трепал льняной навес, который спасал меня от солнца, плескалась вода, кричали птицы, а я, лежа в лодке на ворохе соломы, следовал за Вергилием, Горацием и Катуллом в миры, которые могут создать только поистине свободные и беспечные люди. И радовался, читая мелиамбу[76] Керкида Мегалопольского:

Жили некогда в Сиракузах
две девушки с округлыми ягодицами.

Я уверен, что любые стихи, избавленные от дидактики и пышных сравнений, – это великое достижение, для которого потребовалось немалое сосредоточение ума. Их автору следует поклониться, коснувшись рукой земли. Кстати, чтобы писать непринужденно, человеку вовсе не обязательно принадлежать к знатному роду, ведь даже сын горшечника Ринфон смог быть поэтически свободным:

Муз соловей я не крупный, а все ж из трагических шуток
Плющ я особый себе понасрывал для венка.

В тот день я дремал на дне лодки, и мне казалось, что Галилейское озеро – это огромная линза, подобная вогнутому изумруду, сквозь который близорукие римские патриции наблюдают за происходящим на арене во время сражений гладиаторов, но я видел через нее поэтов прошлого и настоящего, которые старались понравиться мне и выясняли отношения, соперничая за мою любовь и добиваясь совершенства мысли и слога. Однажды Марк Атиллий начал читать мне свою комедию «Женоненавистник»[77], а его перебил Апулей, говоря, что историю про золотого осла[78] учителю будет послушать интереснее. Вероятно, он намекал на то, что я так же сластолюбив и беспутен, как и его герой Луций. Марк Атиллий оттолкнул Апулея, завязалась драка, и оба они провалились в бездну, состоящую из черного земляного масла[79], извести и серы; сквозь линзу вдруг хлынул солнечный свет, вещество вспыхнуло и превратилось в халколиван – огненную массу слов, тайна которой впервые открылась мне когда-то на холме близ Иерихона.

Это было мерцающее упругое пространство. Я мог свободно двигаться в нем, подниматься выше и опускаться в темно-красную глубину. Некоторое время я наслаждался этим, не чувствуя веса своего тела, а потом заметил, что вокруг меня появились контуры людей – точнее, только головы и верхние части туловищ. Они не обращали на меня внимания и обсуждали что-то далекое от поэзии. Язык, на котором они говорили, не был мне знаком, но я удивительным образом понимал его, хотя смысл некоторых выражений ускользал.

– Хороший человек был владыка, лишнего не брал, – сказал один из них.

– Царствие ему небесное, – ответил другой.