Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости

Предположим, что наше существование было бы полностью лишено состояния хаоса, тогда мы жили бы в рутине оцепенения, в состоянии не-жизни, предшествующем смерти. По счастью, некоторые моменты экзистенциального шума присутствуют в нашей памяти. Конечно, мы страдаем от них, но когда после катастрофы мы вновь начинаем их осмысливать – они способствуют формированию сюжетов для наших рассказов о себе: «Я – тот, с кем случилась невероятная травма, я стал героем романа о своем собственном существовании. Я лучше всех знаю о том, что со мной произошло и как я боролся против пережитого страдания. Мне удалось преодолеть смущение и непонимание, я стал ясно воспринимать ситуацию».

Мы вынуждены подчиняться смыслу текущих событий. В бесчувственном мире мы были бы лишь пустой оболочкой, лишенной признаков психики. Как только происходит событие, которое формирует наше представление о нас самих, наша ментальная жизнь начинается во всей своей полноте, насыщенная моментами боли и удовольствия, необходимых потрясений и спокойствия. Возвращение к жизни становится своего рода паранойей, поскольку мы начинаем лихорадочно искать все, что может иметь хоть какое-нибудь значение. «Когда я умру, вы сможете говорить все что хотите, делать все что угодно. Это для меня уже не важно, поскольку не будет иметь никакого смысла. И наоборот, когда жизнь возвращается в мое тело, я пытаюсь истолковать малейшие изменения вашей мимики и самые банальные слова: если я вхожу в такое место, где находятся люди, и они замолкают при моем появлении, это доказывает мне, что они говорили обо мне». Иррациональное является реликтом существования, отголоском момента переживания травматической агонии. Попытка хотя бы немного восстановить нашу психическую жизнь, интерпретируя самые незначительные намеки или чужие жесты, могла бы придать смысл тому, что и как мы воспринимаем: «Находясь в двухстах метрах от газовых камер, приятно слышать, что у тебя длинная линия жизни»,[22] – свидетельствует бывший заключенный, умевший читать линии на руках. Вера в иррациональное в том контексте, где все говорит о смерти, выполняет защитную функцию. Когда мы чувствуем опасность, когда общество не защищает нас, мы пытаемся контролировать наше существование посредством какого-либо фетиша, талисмана, жеста или волшебной формулы. Пережившие травму (своего рода откровение инициации) создают собственную химеру, которую называют «взгляд на мир». «Я только что отыскал скрытую истину», – сообщает брошенный всеми человек, переживающий момент счастья от того, что вступил в секту. Ограничение смысла защищает нас и развивает в нас творческие способности во имя нашего величайшего счастья, в то же самое время создавая социальные химеры и отдавая на заклание некоторых козлов отпущения – во имя нашей величайшей беды.

История и стихийные бедствия

Стихийные бедствия порождают спонтанные ситуации почти экспериментального характера, что можно проиллюстрировать следующим примером: когда землетрясение или извержение вулкана разрушает остров и уничтожает тысячи семей, жизнь, которая затем постепенно возрождается в пострадавших местах и в людских душах, принимает новую форму, спаянную чувством солидарности. Мы считаем благородным испытывать чувство братства, а потом ищем причины, которые могли бы оправдать то иррациональное насилие, которое принесла катастрофа.

Неожиданно с грохотом рушатся стены, земля распахивается, обнажая бездну. Как это понять?! Как в мире может случиться нечто подобное, необычное, не поддающееся осмыслению? Земля дрожит, шум просто ужасен, пыль начинает заволакивать пейзаж. Стихийное бедствие подобно метафоре психической травмы – оно помогает нам понять, что подлинная травма, разрушающая нас, не поддается осмыслению. Все, что нам остается, – стараться удержаться на поверхности, избегая падающих на голову камней, и дышать.