Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Поль Рикёр, изучая мифологические и религиозные тексты, описывающие переживания зла, оставил нам максимально полную картину интерпретации зла в культуре. Он показал, что образ зла сначала аккумулируется в простых символах и только затем преломляется в религии и философии. Поэтому «вместо того, чтобы идти по пути умозрения, нужно вернуться к богатейшему содержанию смысла, каким обладают до-рациональные „символы“, в том числе – и библейские, существующие до того, как сложился абстрактный язык»14. Мифы о происхождении зла Рикёр делит на две группы: «С одной стороны, мифы, соотносящие исток зла с изначальным конфликтом, который предшествует рождению человека. С другой стороны, мифы, которые возводят исток зла к самому человеку».

Понятно, что коммунизм относится ко второй группе, но тут есть важное разветвление – на орфизм и миф об Адаме, – которое соответствует нашей дихотомии партикуляризма и универсализма. Орфизм разделяет человека на душу и тело. Душа – вечна и бессмертна, а тело – временно и тленно. Зло входит в природу иного коммуниста через плоть, проявляется через классовый инстинкт15. Соответственно, «проступок», в котором он исповедуется на партсобрании, – это не столько акт творения зла, сколько несчастье существования под влиянием тлетворной буржуазной среды16. Через гнозис (искупительное знание марксизма) душа может освободиться. «Акт, в котором человек <…> делает себя таким, как его душа, а не как его тело, – этот очистительный акт есть знание», – пишет Рикёр. В большой мере коммунистический миф – это миф о мытарствах души и спасительном знании17.

В то же время коммунизм содержит и адамический миф, где главный герой – это «человек, отягощенный пороком»; «человек, который, исповедуясь в грехах, обнаруживает, что именно он – творец зла»18. В «классическом нарративе грехопадения» вина за грех переносится на человека. В момент вступления в партию коммунист был чист и непорочен, но он совершал грех, в результате чего в коммунистическое братство приходило зло. Здесь мы видим представление о зле как предмете выбора, начиная с которого действия человека становятся наказуемыми19. Миф об архизлодее Троцком означает, что все контрреволюционные деяния связаны с единым истоком, который предшествует каждому отдельному выражению контрреволюции. Данный миф, сказал бы Рикёр, бытовал в Советском Союзе потому, что поддерживающее его сообщество признало фундаментальную виновность человека. Это признание означает, что зло есть не «эмпирический факт, а изначальная позиция свободы, которую необходимо принять для того, чтобы затем рассуждать об универсальном видении человеческого зла»20. Зло перестало бы быть злом, если бы оно перестало быть способом существования свободы, если бы предательство Троцкого не проистекало из свободного и сознательного выбора.

Понятие зла редко артикулировалось коммунистами открыто: у них не было теологии или системы символов, отсылающих к сущностям, пребывающим вне мира сего, – такое противоречило бы научности марксистского мировоззрения. Тем не менее зло было присуще партийной концепции социального и политического устройства21. Публицисты, агитаторы да и рядовые коммунисты любили изобличать «кулаков», «вредителей» и «социал-предателей» как «архизлодеев». Печать называла контрреволюционеров всех мастей «злостными», иконография изображала их чудовищами и уродами. Прозвища врагов со временем менялись: одни из них были важнее в ранние годы советской власти, другие же получили хождение чуть позже. Внешние, классовые враги, «буржуи» и «империалисты», населяли большевистский мир на протяжении 1920-х, а в 1933 году М. П. Томский говорил уже о внутренних врагах, «мелодраматических злодеях»22.

Словарь для описания врага, орудовавшего изнутри коммунистического лагеря – и тем особенно опасного, – вырабатывался годами. Корреспондент социал-демократки Лидии Дан назвал провокаторов «друго-враги»23. Один из основателей Татарской республики Мирсаид Султан-Галиев, обвиненный в предательстве в 1923 году, характеризовался как «враг в собственной среде»24. Партийных предателей называли «ренегатами» (лат. renegatus, от renego – «отрекаюсь») – перебежчиками, отступниками, изменниками. Ленин язвил в адрес Карла Каутского, не принявшего Октябрьскую революцию: «Каутский стал форменным ренегатом и лакеем буржуазии. О, великолепный „марксист“ Каутский! О, бесподобный „теоретик“ ренегатства! <…> Пролетариат отвернется быстро от предателей и от ренегатов»25. Троцкий тоже обращался к этому термину: «По отношению к марксизму Каутский с начала войны выступал как несомненный ренегат», – говорил он. Годы спустя Троцкий охарактеризовал старого социал-демократа Дмитрия Мануильского как одного из «самых отвратительных ренегатов украинского коммунизма»26.