Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

В каком-то смысле исключение оппозиционеров из партии можно сравнить со снижением статуса члена партии до кандидата, что давно уже не практиковалось. Оппозиционеры, особенно из рабочей среды, оставались на партийной орбите и все еще считались членами партийной семьи. Следуя постановлению XV партсъезда, их возвращали в партию на «индивидуальной основе», по истечении срока испытания и при условии подачи заявления об отходе с должными формулировками. Обычно перерыв в членстве обозначался в партбилете, как в случае Кутузова, но также известны случаи восстановления без перерыва стажа. 19 октября 1928 года Образов уведомлял партбюро Сибирского технологического института: «По имеющимся сведениям, почти все наши ребята, исключенные из ВКП(б) за оппозиционные настроения <…>, сейчас восстанавливаются в правах членов партии, и некоторые из них уже подают заявления о восстановлении в правах студентов. Нам на этот счет необходимо иметь установку вообще, будем ли мы принимать или нет? Мое личное мнение: принять их следует». Амнистия была полной, постановили «считать возможным восстановление в правах студентов»51. Прощенные зиновьевцы писали вождям: «К нам относятся хорошо. Упреков, что потеряли лицо и т. п., нет. Внимательно присматриваются. Где возможно, стараются выдвигать наших ребят в бюро ячеек, бюро коллективов. <…> Вместе с этим нужно отметить, что когда выступает наш парень, то сейчас же водворяется тишина, и аудитория слушает весьма с большим вниманием»52.

Случай Пархомова из СТИ показывает, что не все так просто было в партии в это время. Идеологическое брожение продолжалось. До сих пор мы упоминали Ивана Сафроновича только мимоходом. Из крестьян, член РКП(б) с 1921 года, он во время дискуссии не очень-то лез на трибуны. В Томской контрольной комиссии вспоминали, каким магическим влиянием он при этом пользовался в кулуарах. Пархомов ходил к студентам домой, показывал им «Завещание Ленина», агитировал за оппозицию и был выслан из Томска одним из первых.

«Хождения по мукам» Пархомова освещают не только перепады в отношении аппарата к бывшим оппозиционерам, но и восприятие этих процессов самими оппозиционерами. Пархомов от своих воззрений отказываться не спешил. На протяжении 1928 года он не столько просил партию принять его обратно, сколько раздумывал, достойна ли партия его. Был ли Пархомов оппозиционером – вопрос спорный, но все соглашались, что он бунтарь, человек крутого нрава. Коммунисту, заявлял он во всеуслышание в январе 1928 года, можно думать и говорить за себя. Решения съезда он принимал, но они, по его мнению, не ставили крест на ошибках ЦК за последние два-три года. Небезынтересен тот факт, что Пархомов ощущал необходимость в проработке политической ситуации, но предпочитал делать это самостоятельно. Он не столько продумывал решения съезда, хоть и признавал их авторитетность, сколько устраивал себе ликбез. Враг начетничества, он не собирался зубрить решения ЦК, повышал свой теоретический уровень собственными усилиями.

Пархомов был сам себе судья. Он проговаривал этические принципы большевизма, как бы ища политический компас. Институтские догматики и даже партийные органы не являлись для него непререкаемым авторитетом: Ленин учил партийцев думать за себя, настаивал он. Голосовать полагалось в соответствии со своими убеждениями: с большевистской совестью компромиссов быть не могло.

Окружная контрольная комиссия причислила Пархомова к лагерю оппозиционеров, поскольку он голосовал за резолюцию Кутузова и контртезисы оппозиции. Но если бы спросили его самого, то он ответил бы, что ни к какому лагерю не принадлежал. Во многом, по мнению Пархомова, виноват был ЦК, но этого и следовало ожидать: кто не руководит, тот не ошибается. В какой-то мере также была виновата оппозиция. Отвечая 16 января 1928 года на вопросы, заданные окружной контрольной комиссией, Пархомов занял принципиальную позицию: