Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях

— Критика всегда была самостоятельным видом литературного творчества. Стало быть, ее задача заключается вовсе не в обслуживании писателя. За примерами ходить далеко не надо. Мы знаем Белинского и Писарева, Мережковского и Бердяева как прекрасных литературных критиков. Но их имена остались в истории русской словесности еще и потому, что они были крупными мыслителями. Настоящая литература всегда существовала и укладывалась в наше сознание с помощью критики, а не сама по себе. Говорить о ее лакейской роли можно только в случае, когда весь мир так и видишь: лакейская, буфетная, господская и т. д. Но культурное пространство такой подход не допускает.

— Сейчас критика почти исчезла из периодики. Да и ваши статьи я не встречаю. С чем это связано?

— Я очень люблю работать с текстом. И всегда придавал большое значение своему делу. Но каждый, кто занят изданием журнала, знает все круги ада, которые мы проходим. Если бы не помощь «Инкомбанка», нас вообще бы сегодня не существовало. Кроме того, в редакции «Континента» всего четыре человека. И первые полгода мы выпускали номера, которые задолжали (не по нашей вине) в 1992 году. К стыду своему, все никак не могу закончить книги о Достоевском и о русской религиозной философии конца XIX-начала XX века. Впрочем, недавно в 75-м номере «Континента» у меня вышла статья о Солженицыне, а в 76-м — этюд о теме зла у Достоевского. А наладим выпуск журнала — и книги допишу.

ГАЗЕТА МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ

19.10.1993

Чужой среди своих

Рукопись Ивана Алексеева ко мне попала случайно. Издательство «Советский писатель», где я тогда работала, доживало последние деньки, и об издании книги никому не известного автора не могло быть и речи. Издательство «Молодая гвардия» текст сверстало, но после долгих раздумий книжку печатать отказалось: невыгодно издавать современников. Наконец, издательство «Слово» летом прошлого года выпустило первую книгу тридцатидевятилетнего писателя и врача Ивана Алексеева. И не прогадало: сборник рассказов «Мужчина на одну ночь» критики выдвинули на премию Букера-93.

— Как же состоялся ваш литературный дебют?

— Мне было, наверное, лет восемь, когда, попав в больницу, я сочинил что-то вроде детектива. В детстве писал, как и подобает графоману, очень много. Лишь в 1984 году «Литературная Россия» опубликовала рассказ «Письмо». Это и был мой дебют в печати. Я сделал еще пару заходов, правда, уже в другие редакции, но получил отказы. К примеру, в «Литучебе», для начала похвалив меня, затем спросили: «Вы кто по профессии?» — «Врач». — «Ну вот и пишите о врачах», — посоветовали мне.

— Много лет назад в «Юности» то же самое сказали Василию Аксенову. Через год он принес повесть «Коллеги», прогремевшую на всю страну.

— Корпоративное сознание мешает писать о медицине. Может быть, когда-то я и возьмусь рассказать о ней, но только после того, как расстанусь с профессией окончательно. По-моему, людям лучше не знать нашей «кухни».

— В разговоре о влиянии классики писатели вашего поколения, как правило, называют Чехова, Бунина и Набокова.

— Образцом новеллистики для меня остается Джон Чивер. Прочитав его впервые в студенческие годы, я был буквально покорен умением придумать увлекательный сюжет и точностью его исполнения. Ясность мысли, меткость, краткость языка, безупречное владение формой, — вот эти качества, на мой взгляд, характеризуют хорошую прозу вообще и творчество знаменитого американца в частности. С годами я понял, что для профессионала сюжет не проблема. Самое трудное состоит в том, чтобы найти ракурс изображения: вовремя отстраниться, а потом приблизиться к герою. Если нужно, по ходу изменить тональность. Говоря коротко, ракурс и интонация способны создать то, что называется искусством.

— Ваши герои как бы вырваны из социальной среды. Похоже, их волнуют исключительно личные проблемы.