Автограф президента (сборник)

— Хорошо, я все запомнил, — сказал Рольф. С ним вообще было очень легко работать, потому что он, как говорится, на лету схватывал даже очень сложные организационные вопросы, четко соблюдал все договоренности и за все время нашего знакомства не допустил ни единого сбоя в работе. Безусловно, контрразведка подобрала великолепного исполнителя для своей затеи, и этот выбор делал ей честь.

— Вы привезли мне деньги? — без тени смущения, сугубо деловым тоном спросил Рольф. А чего ему было смущаться? Он выполнял трудную и рискованную работу, а такая работа, как известно, заслуживает того, чтобы за нее платили без всяких напоминаний.

— Да, — ответил я, нагнулся и достал из-под сиденья сумочку, в которой всегда возил документы и деньги. — Пишите расписку на тысячу.

Рольф достал из бокового кармана кожаного пиджака блокнот, вырвал из него листок, положил его на жесткую обложку и стал писать расписку. Он всегда писал расписку на вырванном листке, положив его на жесткую обложку, и я уже давно по достоинству оценил его предусмотрительность: если не вырывать листок, под ним остается «давленка» — след от шариковой ручки, по которому при желании можно восстановить весь текст, а это серьезная улика: если Рольфа задержат с деньгами и блокнотом после встречи, это послужит неопровержимым доказательством его причастности к разведывательной работе.

Но теперь эта «предусмотрительность» выглядела совершенно иначе, потому что Рольфу нечего было опасаться разоблачения, и он проделывал этот трюк каждый раз исключительно для того, чтобы вводить меня в заблуждение.

Закончив писать, Рольф передал мне расписку, а я вручил ему конверт с деньгами. Обычно Рольф сразу прятал конверт в карман, но сегодня он вынул деньги и начал их пересчитывать.

— Вы стали считать деньги? — удивленно спросил я. — С каких это пор вы перестали мне доверять?

Рольф закончил мусолить банкноты и с недоумением посмотрел на меня:

— Так и есть — опять не хватает двухсот пятидесяти. Я думал, в прошлый раз произошло недоразумение. Я же даю вам расписку на тысячу!

Рольф был прав. Он и в прошлый раз написал мне расписку на тысячу, и я действительно недодал ему четверть этой суммы.

— Сколько я вам платил раньше? — как ни в чем не бывало спросил я.

— Пятьсот.

— А сейчас? — спросил я тем же тоном.

— Семьсот пятьдесят.

— Так что же вас не устраивает? — с недоумением пожал я плечами. — Вы хотите снова получать пятьсот?

Рольф внимательно посмотрел на меня. Я тоже посмотрел в его сторону и уловил в его взгляде неподдельный интерес. А еще, кроме интереса, в этом взгляде можно было прочитать две мысли: с одной стороны, восхищение моей предприимчивостью, которая навела меня на мысль удвоить ему гонорар, а затем разделить прибавку на двоих, и с другой — плохо скрытое торжество от осознания того факта, что я дал ему возможность подцепить себя на крючок!

Но я сделал вид, что из этих двух мыслей прочитал в его глазах только первую, и, чтобы у него на этот счет не возникло никаких сомнений, сказал:

— Я не сомневался, что постепенно мы научимся понимать друг друга. Если вы всегда будете так понятливы, после возвращения из отпуска я смогу увеличить ваш гонорар…

Я знал то, чего не знал Рольф: я буду теперь на каждой встрече по-братски делить с ним надбавку к причитающемуся ему вознаграждению, пока его шефы не сочтут, что я достаточно себя скомпрометировал на этой валютной операции, и не придут к выводу, что пора меня вербовать.

А еще я дал им понять, что не следует надолго откладывать мою вербовку, потому что мне, как и всем трудящимся, полагается очередной отпуск, а в отпуске мало ли что со мной может случиться, поэтому разумнее завершить все мероприятия до моего отъезда в Москву, то есть не позднее первой половины августа. Таким образом, в распоряжении тех, кто поставил себе целью меня завербовать, оставалось чуть больше полутора месяцев!..

10

Эти полтора месяца прошли довольно скучно и однообразно.

Татьяны с Иришкой не было, всю свою разведывательную работу я давно свернул, оставались только посольские обязанности да работа с Рольфом, с которым я продолжал встречаться регулярно и даже несколько интенсивнее, чем раньше. И то и другое по существу превратилось в какую-то повинность, а подневольный труд, как известно, еще никому не приносил удовлетворения.

Но вот наконец наступил тот долгожданный день, когда я, выражаясь юридическим языком, решил встать на путь предательства.

И здесь, и в дальнейшем, употребляя слова предать, предательство, я буду обходиться без кавычек. Они только внесут ненужную путаницу, наведут туман на предстоявшее мне мероприятие, отвлекут от существа дела и невольно заставят думать, что все это вроде бы несерьезно, понарошку, что вот сегодня я немножко поиграю в забавную игру, и если у меня не получится, то ничего страшного, подумаешь, какие мелочи, как-нибудь обойдется.

Не обойдется!

Если я буду думать об этих кавычках, если я не совершу предательство предельно достоверно, по-настоящему, без всяких скидок на мой патриотизм, я проиграю эту игру! И тогда… даже не хочется об этом думать!