Автограф президента (сборник)

— Ты что себе позволяешь, Вдовин?! — взорвался Сырокваш. — Кто ты такой, чтобы требовать?! Да ты понимаешь, что значит освободить Бондаренко?! Из-за этого олуха Стручкова он целый час ходил по камерам и беседовал с арестованными! И теперь знает все!

Подслушивая этот разговор, Котлячков постоянно оглядывался на дверь, ведущую из приемной в коридор. Он очень боялся, что кто-нибудь неожиданно войдет в приемную и застанет его за этим не только малопочтенным, но и небезопасным занятием.

Из-за двери «шифоньера» вновь послышался голос Вдовина:

— Если эти люди арестованы на законном основании, нам нечего опасаться. А если мы нарушили закон…

— Какой еще закон?! — Голос начальника управления едва не сорвался на фальцет. — Для меня есть один закон — приказы и указания наркома внутренних дел!

— А для меня, — спокойно и твердо ответил Вдовин, — это всего лишь приказы и указания. А закон для меня — это советская Конституция, а также уголовный и уголовно-процессуальный кодексы!

За дверью стало тихо, но пауза на этот раз была совсем короткой. Не успел Котлячков прислушаться к тому, что происходит в коридоре, как в кабинете начальника управления снова заговорил Вдовин:

— Повторяю: я требую немедленно освободить Бондаренко! Если вы это не сделаете, я сегодня же поеду в Москву!

— Как это «поеду»?! — Начальник управления даже задохнулся от гнева. — Я не разрешаю тебе никуда уезжать из города!

На этот раз слух не обманул Котлячкова: по коридору действительно кто-то шел! Он отпрянул от двери и сделал вид, что ожидает вызова к начальнику управления.

Голоса за приоткрытой дверью стали глуше, и он теперь не мог слышать всего, о чем там говорили.

Когда шаги в коридоре удалились, Котлячков вновь осторожно приблизился к «шифоньеру» и услышал конец фразы, произнесенной Сыроквашем:

— …Ты ответишь за нарушение дисциплины!

— Я готов ответить за все, — спокойно ответил ему Вдовин. — Но сначала я доложу наркому о том, что происходит в нашем управлении!

— Ты думаешь, товарищ Ежов будет с тобой разговаривать?! — с откровенной издевкой в голосе спросил Сырокваш.

— Ну что ж, тогда я добьюсь, чтобы меня принял товарищ Сталин.

Котлячкову стало ясно, что сейчас разговор закончится и Вдовин направится к выходу из кабинета. Он осторожно прикрыл дверь и, на цыпочках пройдя через приемную, бочком выскользнул в коридор…

— И что было потом? — спросил Осипов, когда Котлячков замолчал.

— Не знаю. Я не стал ждать конца разговора и ушел.

— Как ушли? — удивился Осипов. — Вы же собирались что-то докладывать!

— Собирался, — подтвердил Котлячков, — да не стал. Они могли догадаться, что я слышал их разговор. А в те времена… понимаете, свидетеля такого разговора запросто могли убрать!

Это не были пустые домыслы: Котлячков, видимо, хорошо знал то, о чем говорил.

— И все же, — продолжал настаивать Осипов, — что последовало за разговором Сырокваша с Вдовиным?

Я даже отложил ручку, так меня интересовало то, что скажет Котлячков. Но он разочаровал меня.

— Я же сказал — не знаю! Знаю только, что в тот же вечер Вдовин уехал в Москву и больше в управление не возвращался.

И Осипову, и мне было ясно, что Котлячков не обманывает нас: его показания в отдельных деталях сходились с тем, что нам уже было известно.

Оставалось выяснить последний вопрос.

— Ну хорошо, — сказал Осипов. — А что же стало с Бондаренко?

Котлячков махнул рукой:

— А то же, что и со всеми, кто находился тогда во внутренней тюрьме. Оттуда никто не выходил. Если уж попал туда, то виноват не виноват, а дорога была одна — под лестницу!

Я не понял, что он имеет в виду, и вопросительно посмотрел на Осипова, не зная, как записать в протокол сказанное Котлячковым.

Осипов перехватил мой недоуменный взгляд и уточнил:

— Вы хотите сказать, что Бондаренко расстреляли?

— Да, — совершенно будничным голосом, как будто речь шла о ничего не значащем событии, подтвердил Котлячков.

Когда я занес его слова в протокол, Осипов спросил:

— А когда это случилось, не можете сказать?

Котлячков опять поморгал глазами, разок кашлянул, а затем довольно уверенно произнес:

— Думаю, это случилось шестого июня.

— Почему вы так считаете? — спросил Осипов.

Котлячков снова придвинулся к нему и перешел на доверительный тон:

— Потому что седьмого июня мы отмечали день рождения моей покойной супруги, и у меня в гостях был Стручков. Мы вышли с ним во двор покурить, Стручков все переживал, что Сырокваш накажет его за то, что он пустил Бондаренко во внутреннюю тюрьму. Вот во время этого разговора Стручков и сказал мне под большим секретом, что «вчера Бондаренко шлепнули». А «вчера» — это было шестое июня, — рассудительно закончил он.

— А откуда об этом стало известно самому Стручкову? — задал следующий вопрос Осипов.

— Скорее всего, от кого-то из комендантов внутренней тюрьмы, — ответил Котлячков. — Он же был с ними в постоянном контакте.

— Вы хотите сказать, что он с ними постоянно пьянствовал? — видимо, вспомнив его прежние показания относительно Стручкова, уточнил Осипов.

— Да, — с готовностью подтвердил Котлячков.