Автохтоны

– Восстал и выступил на стороне народа?

– Что вы! Прорвали кольцо сил самообороны и подавили восстание. Ворвались в город на автомобилях, бравые такие… А Костжевский стал военным комендантом. Хотите о нем подробней? У меня есть кое-какие материалы.

Его спутник с надеждой заглянул ему в глаза.

– Да, пожалуй. И я бы просмотрел биографию Ковача. Если можно. Хотя бы при вас. Простите, а кто вы по специальности? На самом деле?

– Историк. Писал диссертацию, – сухо сказал его спутник. – «Партизанское движение в регионе с 1939 по 1945 год».

– Защитились?

– Нет.

Лысина, кожаная кепка, кожаная куртка.

– Кстати, насчет партизанских подвигов Валевской это была версия Марты. Удивительная женщина! Такая жизненная сила, и никаких предрассудков. Впрочем, мать для нее всегда была чем-то абстрактным. Марта ее почти не знала. Ее с детства затолкали в какой-то швейцарский пансион и домой разве что на Рождество забирали. Она даже на похороны не успела. Приехала уже к могиле. Лучше бы ей вообще не возвращаться, бедняге. Тут же начали таскать на допросы. Потом война. Эвакуация. Нищета. Потом как-то наладилось. В конце концов.

– А я думал, она была в театре во время этого… ну, пафосно выражаясь, рокового выстрела. Янина рассказывала.

– Ах, Янина. Истинная Валевская. Любит драматизировать. Нет-нет, девочки в театре не было. Есть ведь мемуары. Воспоминания театралов. Завсегдатаев. Но да, так гораздо живописней. У нее есть чутье, у Янины. Надо будет, хм… использовать при случае.

– А правду – побоку?

– Если бы вы писали кандидатскую о местном партизанском движении, то с определением слова «правда» у вас наверняка бы возникли трудности.

– Правда – это факты.

– Правда? В смысле – в самом деле? Факты – это то, что рассказывают о фактах люди, а люди, знаете ли… Так мы возвращаемся? Или еще хотите погулять немного? Вот-вот стемнеет, а подсветка тут очень интересная.

В опаловом свете наплывающих сумерек его спутник показался зеленовато-бледным, тени залегли вдоль впалых щек, глаза ушли глубоко в глазницы, а скулы, напротив, обострились… Человек, который интересуется кладбищенской архитектурой, наверное, и должен так выглядеть.

– Нет, спасибо. Теперь к «Синей Бутылке», если можно. Знаете такую?

– Кто ж не знает. А все-таки зря вы. Вон там, через два участка, еще хороший Кузневич…

– Нет-нет. Как-то холодно тут… Промозгло.

– Разве? – удивился его спутник. – Я не заметил. Кстати, а вы знаете, ходят слухи, что могила Валевской пуста.

* * *

– Ну что? – Вейнбаум с кряхтением поерзал на стуле. – Как подвигается расследование?

Девушка, похожая на шоколадницу Лиотара, улыбнулась и, не спрашивая, сервировала кофе. На блюдечке примостилась трогательная печенька. Пахло прожаренным кофе, свечным воском, жженым сахаром…

Марек за шахматной доской сидел неподвижно. Не статуя даже, каменная баба, серая, плосколицая, изъеденная всеми ветрами времени. В морщинах застряли тени.

После кладбища живым всегда хочется есть, даже сильнее, чем после секса. Защитная реакция организма, встревоженного зрелищем чужой смерти – вот что бывает с теми, у кого иссякают жизненные силы, а чтобы они не иссякли, надо хорошо кушать. А может, там и правда есть что-то, что вытягивает энергию. Недаром пока одни родственники стоят у разверстой ямы, другие там, дома, судорожно крошат овощи на салат…

– Скажите, а можно что-то горячее? Сэндвич?

– Да, конечно.

У нее были милые ямочки. И вся она была такая… сладенькая. Глазированная…

– И поострее. Острый сыр, кетчуп.

Она кивнула и двинулась прочь, задница соблазнительно круглилась. Несовременный тип. Но очень притягательный.

Вейнбаум понимающе покивал.

– Я так понимаю, что она произвела на вас некоторое впечатление.

– Кто?

– Ну-ну, не надо притворяться. Вы же были в особняке.

– Ах, Янина! Скажите, здесь все обо всех знают?

– Конечно. А как же иначе. Вы посетили особняк и остались довольны.

– Не то чтобы доволен, – осторожно заметил он, – скорее, удовлетворен.

Прозвучало двусмысленно.

– Полагаю, она была в ударе. Она бывает очень убедительна. Когда в ударе. Вы и правда поверили? Признайтесь, ну хоть на минуточку?

– Во что?

– Что она та самая Валевская.

Вейнбаум смотрел на него в упор, глаза у Вейнбаума были черепашьи, неподвижные, с красными, без ресниц веками.

– Это совершенно в ее духе. Произвести впечатление. Ошеломить. Истеричка, честно говоря. И мать ее была такая же истеричка… Вся эта история с итальянским тенором…

– Нет?

– Конечно нет. Уехала в Москву с каким-то… Там, кажется, спилась. Или сторчалась. И бабка ее была истеричка. Авантюристка и истеричка. Я ее знал, Марту. Ее, скажем так, весь город знал, причем довольно близко.

Вейнбаум вздохнул.

– Между нами. Ходили слухи, что она вовсе и не дочь Валевской.

– Простите?

Марек сидел все так же неподвижно, обратив погруженное в тень лицо к приоткрытой входной двери.