Автоквирография

Следующие двадцать минут я улыбаюсь экрану сотового, снова и снова перечитывая сообщения. Телефон прилип мне к ладони. Родители гадают, что отвлекло меня от ужина: это чувствуется по их встревоженным лицам.

– Танн, оставь телефон в покое, – велит папа.

– Извините! – Я кладу сотовый на стол экраном вниз.

– С кем это ты переписываешься? – спрашивает мама.

Знаю, ответ им не понравится, но врать не хочу.

– С Себастьяном.

Родители переглядываются.

– С ассистентом преподавателя? – уточняет мама.

– Вот, можешь прочитать. – Я протягиваю ей телефон. – Ты ведь и без моего разрешения можешь, да?

Телефон мой мама берет неохотно, явно ожидая увидеть больше, чем увидит в реальности. Она читает невинные приколы и расслабляется на глазах.

– Таннер, это очень мило, но… – Конец фразы сходит на нет, и мама поворачивается за поддержкой к папе. Может, опасается, что ее слова прозвучат сомнительно? Она же в радужном гей-прайдовском фартуке.

Папа тянется к телефону, читая эсэмэски, светлеет лицом, потом мрачнеет.

– Вы с ним встречаетесь?

Хейли фыркает.

– Нет! – отвечаю я, игнорируя сестру. – Ребята, ну вы даете! Мы над школьным проектом вместе работаем.

Над столом повисает тяжелая, пропитанная недоверием тишина. Первой не выдерживает мама.

– Он про тебя знает?

– О том, что на рассвете я превращаюсь в тролля? – Я качаю головой. – Нет, вряд ли.

– Таннер, ты понимаешь, о чем я, – мягко говорит она.

Понимаю. Увы, понимаю.

– Мам, пожалуйста, успокойся! У меня же не рога с хвостом!

– Милый, ты нарочно передергиваешь… – в ужасе начинает мама.

Мой телефон, лежащий перед папой, подает сигнал, и он его поднимает.

– Снова Себастьян.

– Можно? – Я протягиваю руку.

Хмурясь, папа возвращает его мне.

На этой неделе на семинар не приду:(

Просто хотел сообщить.

Сердце падает и раскалывается прямо посредине, но вместе с болью приходит ликование: Себастьян потрудился меня предупредить!

Все в порядке?

Да, я в Нью-Йорк еду.

Неужели это правда? Неужели мы так запросто обмениваемся эсэмэсками?

Ой, здорово!

Ха-ха! Да я там всю дорогу буду как не пришей кобыле хвост!

Когда уезжаешь?

Мама шумно вздыхает.

– Таннер, бога ради, прекрати переписываться за столом!

Я бормочу извинения, встаю, экраном вверх кладу сотовый на разделочный стол и возвращаюсь на свое место. Родители молчат, но оба смотрят агрессивными буками. А у Хейли на лбу написано: она на седьмом небе от счастья, что в кои веки траблы у меня.

Помимо скрежета столовых приборов по тарелкам и звона колотого льда в стаканах с водой, я четко слышу, как до родителей доходит правда. От смущения в горле у меня встает тяжелый комок. Родители в курсе, что я и раньше увлекался парнями, но вплотную с моими увлечениями прежде не сталкивались. А теперь появился парень с именем и номером телефона. До сих пор все «относились к этому совершенно спокойно», но сейчас, ужиная в гробовом молчании, я понимаю: у «спокойного отношения» есть разные уровни. Возможно, родителям проще «относиться к этому совершенно спокойно», после того как они фактически запретили мне встречаться с парнями в Прово. То есть мне позволено влюбляться в парней только после выпускного и только в тех, кого родители отберут из круга интеллигентных, прогрессивных немормонов?

Папа откашливается, значит, подбирает слова, и мы смотрим на него в надежде, что он выведет наш самолет из штопора. Я ожидаю, что он выскажется на больную тему, но нет, папа решительно обходит острые углы.

– Расскажите, как дела в школе!

Хейли заводит былинный сказ о тяжелой жизни десятиклассницы, о том, что у нее, невелички, верхний шкафчик; о том, как воняет в женской раздевалке; и о том, какие сволочи все парни. Родители слушают, вежливо улыбаясь, потом сосредоточиваются на интересующих их темах. Мама уточняет, не разучилась ли сестренка дружить, папа – что она вкалывает на уроках. Я отключаю уши на середине бахвальства Хейли об успехах в химии. Телефон в десяти футах от меня, значит, девяносто процентов моих мыслей о том, ответил ли мне Себастьян и увидимся ли мы до его отъезда.

Я весь как на иголках.

Справедливости ради, семейные трапезы у нас всегда что-то с чем-то. Папа из огромной семьи, в которой считают, что женское счастье – это в первую очередь забота о муже и детях. Маму родители-мормоны воспитывали с теми же убеждениями, но в папиной семье забота о близких сосредоточена на еде. Женщины не просто готовят – они ГОТОВЯТ. Приезжая в гости, буббе неизменно набивает холодильник месячным запасом кугеля, говяжьей грудинки и беззлобно ворчит, что ее внуки питаются одними бутербродами. Сноху-нееврейку она со временем приняла, но никак не смирится с тем, что мама работает полный день и мы частенько довольствуемся едой навынос и полуфабрикатами.

Мама, хоть и атеистка, тоже росла в культуре, где женщину традиционно считают хранительницей домашнего очага. Для нее не собрать нам в школу завтрак или пропустить родительское собрание – значит встать под знамена феминисток.