Автономия и ригидная личность

Мы смотрели старый альбом... Я попыталась его спрятать, чтобы он не заметил мою фотографию. Я так плохо на ней выглядела. Он взял ее у меня, посмотрел и сказал: «Смотри-ка, в прошлом году ты была похожа на толстый шарик». Это было уже слишком... он действительно меня достал. Я тут же вскочила и написала ему длинное письмо, изобразив ему во всех подробностях, какой мерзкой я была не только в прошлом году, но и сейчас, какое у меня гадкое нутро, и будет очень плохо, если он меня как следует не узнает в самое ближайшее время. Это ужасно его задело, — я никогда еще не видела такого смущенного и расстроенного человека[68].

Как мы уже отмечали, часто мазохистское самоуничижение и защита вызывают некоторую иронию, которая в данном примере оказывается чрезвычайно горькой и откровенной. Почти все такое самоуничижение, по крайней мере, предполагает некое ироническое внушение. Этому есть простое объяснение. По сути, воздействие иронии заключается в обесценивании утверждения или в выражении противоположной установки посредством намеренного преувеличения данного высказывания. Этот механизм чрезвычайно близок защитному воздействию всего преувеличенного мазохистского самоуничижения. Между установками, порождающими оба этих механизма, есть близкое сходство. Воздействие иронии, с точки зрения ее неоднозначности (естественное оружие более слабого против более сильного), как и мазохистское самоуничижение, является естественной защитой. Таким образом, нетрудно понять, почему при возрастании защитного самоуничижения оно сразу порождает иронию.

Эти принципы вполне применимы и к преувеличенно смиренному признанию и допущению всевозможной вины, собственных недостатков (за исключением явной неполноценности), присущих мазохистам, которые при этом иногда даже навлекают на себя физическое наказание с настойчивостью, достойной лучшего применения. Например, одна пациентка, о которой упоминала Бренман[69], стояла в морозные ночи перед открытым окном в ночном белье, лишая себя сна до полного изнеможения: она считала, что не заслужила того, чтобы лечь спать. Есть разница между установкой на признание вины и покаяние, которая в основном присуща такому поведению, и установкой на сожаление и раскаяние. Покаяние и чувство вины включают в себя внутреннее осуждение человеком своего поступка («Я не должен был...»); с другой стороны, признание и допущение связаны с уступчивостью, согласием, подчинением наказанию. Кажется, что мазохистская личность готова соглашаться с любыми обвинениями, признавать любые недостатки, допускать, что она заслуживает и готова понести любое наказание. Такие вынужденные, несоразмерные и, безусловно, искусственные допущения вызывает не чувство вины. Вина, ощущение внутреннего осуждения в основном превращается сознанием мазохиста в ощущение позора, стыда и причиненного оскорбления; эти ощущения вызывают несоразмерные допущения и отвергают оправдание вины. Именно это чувство стыда и позора вызывает твердое, решительное, в защитных целях преувеличенное саморазоблачение, — и в результате такого саморазоблачения наступает облегчение. И это саморазоблачение, а иногда и самобичевание превосходит все возможные осуждения — и в своих признаниях, и в своем смирении. Чувство стыда можно заменить не только ощущением морального превосходства, но и гордостью мученика.

Если такое понимание мазохизма правильно, мазохист оказывается таким же волевым и решительным, с таким же чувством собственного достоинства, как и другие ригидные характеры, с таким же или похожим отношением к уступчивости. Но в случае мазохизма все эти черты имеют одну особенность: защитную тенденцию, которая в общем-то присутствует у любого ригидного характера, но у мазохистов она выражена очень явно и имеет специфические особенности. Именно такой является специфическая склонность к защите ригидной личности, воспринимающей себя или действительно являющейся более покорной, более слабой или подчиненной, обращается к неравенству положения или превосходству в силе. Именно такой является специфическая склонность к защите человека, самооценка которого не может выдержать то воздействие окружения, которое смогла бы выдержать самооценка другого человека. То есть это самооценка человека, который, часто испытывая горечь, полностью поглощенный совершенной по отношению к нему несправедливостью, измученный, униженный и оскорбленный и неспособный — или решивший, что он неспособен, — смириться с такими переживаниями, вынужден сам ассимилировать их.