Автономия и ригидная личность

Но когда он повторно вернулся к Флексигу, находясь в состоянии крайне нарушенной психики, то практически сразу почувствовал весьма существенное облегчение. Флексиг убедил его в возможностях лечения, и Шребер описывает свое глубокое впечатление от «замечательного красноречия» Флексига. По существу, Шреберу не потребовалось много слов, чтобы сказать, что он сразу и с удовольствием (пусть даже кратковременным) покорился очарованию, исходящему от этого незаурядного человека. Но почти сразу же возникает поразительное предположение о сопротивлении Шребера каждому предписанию Флексига. Флексиг дал ему надежду на излечение только через «благотворный сон, который при возможности начинался в три часа дня». Сразу получив снотворное, Шребер говорит: «Естественно(!), я не ложился спать в три часа дня в доме моей матери — для меня это было слишком рано, но (возможно, в соответствии с каким-то секретным указанием, которое получила моя жена) это время было отложено до девяти вечера»[109]. Во всяком случае, попытка лечения сном не увенчалась успехом; в ту ночь он попытался совершить самоубийство, а на следующее утро был помещен в психиатрическую клинику. В последующие дни у него наблюдался явно выраженный психоз с бредом и галлюцинациями. Сначала в его высказываниях преобладал ипохондрический бред (например, о размягчении мозга), вслед за которым последовали маниакальные идеи о преследовании.

Защитной и проективной борьбе Шребера против усилий Флексига его унизить и «лишить его мужественности» предшествовало его прежнее амбивалентное и защитное отношение к авторитету и власти Флексига. Борьбу Шребера можно даже рассматривать как усиление и расширение этой амбивалентности.

Можно себе представить, что Шребер всегда был чрезвычайно чувствительным в отношении собственного достоинства и всегда его защищал перед теми людьми, которых он считал выше себя по статусу, испытывая метания между почтительным отношением к их авторитету и высокомерной защитой своего собственного. Если это представление правильно, то дестабилизация его дисциплинированного и, возможно, несколько навязчивого желания подстроиться (его ощущение снижения собственного авторитета и своего слабоволия) усилила оба аспекта этой амбивалентности. С одной стороны, она усилила соблазн (хотя он этого не признавал) совершенно отказаться от мужской дисциплины и достоинства и безвольно, похотливо покориться обожаемому Флексигу. С другой стороны, отвратительное и необычное ощущение этих желаний, чего-то «чуждого его натуре» и подавляющего его волю, усиливало его защитную реакцию и обращало его подозрения на Флексига как на причину этого ощущения, и в этом смысле оно было совершенно правильным.

Клинический случай Шребера в последние годы привлек к себе на Западе дополнительный интерес благодаря исследованию Уильямом Нидерландом воспоминаний отца Шребера[110]. Эта новая информация дает прекрасную возможность понять некоторые аспекты развития личности Шребера.

Шребер-старший был признанным авторитетом в воспитании детей и хорошо известным врачом-ортопедом, подвергавшим своих детей жесткому воспитанию, которому были присущи физическое и психологическое принуждение и ограничения в соответствии с его собственной теорией здорового физического и психического развития: стройного тела и «несгибаемой» личности.

Так, например, чтобы добиться этих результатов, Шребер-старший разработал разные ортопедические устройства: всевозможные пояса, ремни, связки и растяжки, которые следовало использовать и во время сна, и во время бодрствования. Их назначение состояло в том, чтобы сохранить правильную осанку и воспрепятствовать ребенку принимать нежелательную позу. Применение таких устройств было только частью общей программы. Вот что пишет Нидерланд:

«Кроме подробных методических описаний ежедневных гимнастических и ритмических упражнений [в одной из книг отца Шребера] нам удалось найти... подробное описание каждого поступка ребенка чуть и в течение каждого часа его в обычной повседневной жизни. Это были черновые и готовые инструкции относительно общего правильного поведения ребенка, позволявшие сделать его послушным и воспитать в нем опрятность, и эти инструкции “должны были стать верховным законом”. Были разработаны особые правила поведения за завтраком и за обедом, а также правила ежедневных прогулок, “не допускавшие никаких отклонений от однажды установленной процедуры”»[111].

Более или менее определенная цель создания такого режима заключалась в том, чтобы сломить волю ребенка. Так, Шребер-старший пишет:

«Плач и нытье без причины не означают ничего, кроме каприза или плохого настроения или первого проявления упрямства; к ним следует относиться с пониманием, и тогда можно постоянно сохранять контроль над ребенком»[112].