Автопортрет, или Записки повешенного

Я, например, в доме никогда не слышал, что русские плохие, а евреи хорошие. Более того, эта тема не то чтобы была табу, но реально она никогда не выделялась, были другие. Я уж не знаю, хорошо это или плохо, но я не получил никакого специального еврейского импульса в своей жизни. И может быть, это на самом деле мне очень помогло, потому что у меня в жизни, потом уже в более зрелом возрасте, было много ситуаций, когда я прекрасно понимал, что есть евреи, русские, есть татары, еще другие люди и положение их в Советском Союзе неравноправно. И я это ощущал на себе, но никогда не озлился по этому поводу. Я настолько был защищен от того, чтобы этому придавать значение, что это меня никогда не оскорбляло.

Очень много ФСБ писала: «Отец Березовского известный в России раввин». Как будто это ужасно. Я бы гордился, если бы он раввином был. Но он был строителем. Он прожил достаточно тяжелую жизнь, прошел через всё, через что проходил нормальный советский человек. Он прошел в том числе и через то, что доставалось евреям. С 1951 по 1953 год отец вообще не мог устроиться на работу, потому что был евреем. Я тогда впервые об этом услышал, но не очень понимал: что такое, все работают, а он не может, какие-то там проблемы… Семья жила за счет того, что работала бабушка, мать моей матери, она была русская. Но у меня все это не породило ни комплексов, ни злости. Я никогда, в отличие от многих моих товарищей, не пытался уезжать из России. Это моя страна ничуть не меньше, чем товарища Проханова.

Я всегда считал себя достаточно сильным человеком (даже подсознательно), чтобы вообще не придавать этому значение. Хотя были, конечно, в жизни совершенно обидные ситуации. Обидные реально. У меня в голове существовал запрет на профессию. Я никогда не испытывал еврейского комплекса, хотя сталкивался с явными проявлениями антисемитизма. Я поступал в Московский государственный университет на физфак. Мне говорили: «Не поступай, ты еврей, тебя не примут». Почему не примут? Я был чемпионом разных математических олимпиад. Мне поставили пятерку на письменном экзамене и двойку на устном экзамене по математике. Всяко может быть в жизни, но то, что я знаю математику не на двойку, – это точно. Я считал и сегодня считаю, что это было совершенно несправедливо. Мне было 16 лет, и, конечно, я страшно переживал по этому поводу. И даже опротестовывал это вместе со своим учителем. Мы ничего, конечно, не добились… Меня не приняли. Но были евреи, которых приняли. Моего товарища Женю Берковича приняли, значит, я оказался слабее тех, кого приняли. Я не относил это к «пятому пункту». Через месяц я поступил в другой институт, а потом, когда его уже окончил, все равно пошел в университет и поступил на мехмат. И как бы доказал себе, даже не то чтобы доказал себе, а просто мне хотелось знать больше математики, и я этого добился.

И позже я иногда чувствовал некоторое сопротивление, которое объяснял своим происхождением: при защите кандидатской, при переходе на работу в Институт проблем управления. При поступлении в партию: там было прописано, сколько ученых, рабочих, евреев. Но я был председателем Совета молодых ученых Института проблем управления и получил специальную квоту.

Вопрос в том, насколько я оказался чувствительным к этой проблеме. Конечно, здесь многое зависит и от моего воспитания, абсолютно космополитичного, и отчасти от моей психики. Я не озлобился и никогда не пытался трансформировать это в ответные действия. Несмотря на неоднократные в моей жизни попытки указать мне на место, я этого не воспринял. Не только не воспринял в детстве, но и не воспринял в сознательном возрасте. Я никогда не протестовал, не пытался бороться. Скорее всего, потому, что я конформист, предпочитаю не воевать с ветряными мельницами. Я все-таки считаю себя принадлежащим к русской культуре. И не считаю, что антисемитизм в России более развит, чем в других странах мира. Замечал специфическое отношение к евреям и в Европе, и в США.

Очень многие мои друзья уехали в шестидесятых годах и позже. С некоторыми из них я не раз встречался, когда уже стало возможным ездить туда-сюда, но у меня никогда не было идеи уезжать. Я не знаю почему. Не потому, что я сомневался в себе, просто вообще никогда не рассматривал эту ситуацию, хотя, когда я стал серьезно заниматься наукой, ездил в командировки, мне даже предлагали остаться. Но я никогда это не рассматривал как серьезный вариант жизни для себя. Вообще среди моих родственников (так получилось, что у меня очень немного именно моих родственников) никто никогда не думал об отъезде и не эмигрировал.