Автопортрет художника (сборник)

Перебрался он к нам в октябре. О том, что это случится, я знал уже в июле. Но продолжал оцепенело ждать, что же произойдет. Само собой, произошло все так, как и должно было. Наступила осень и похолодало. Чуда не случилось. По утрам на асфальте видны были заморозки, и под моими воротами замерзал человек. Поэтому, когда я пришел к Наташе и спросил, не можем ли мы пустить этого бездомного хотя бы на ночь, в прихожую, она тоже не удивилась. Хотя не очень обрадовалась. Еще бы.

Все бывшие хиппи ужасно жестокие и черствые люди.

Не потому, что они плохие, вовсе нет. Мне просто кажется, что они исчерпывают весь свой запас доброты их сраной в юности. Ну, когда они ездят за отсос по миру на чужих автомобилях, ебутся с поставщиками травки, чтобы сэкономить деньги, и плетут свои сраные грязные никому на хуй не нужные фенечки. Но Наташа, кроме того, что была бывшей хиппи, и журналисткой – да-да! – была еще и моей женой. Так что она разрешила мне пускать Вася-Обрубка в прихожую на ночь. Она ведь, помимо переводов, занималась и семейной психологией.

– Твоя помощь этому несчастному поможет тебе отвлечься от собственной депрессии, – сказала она.

– О кей, – сказал я.

Завалил ее на кровать, она обхватила меня своими длинными крепкими ногами, и я ей вдул. Спустил прямо в нее – она у меня была молодая и продвинутая, всегда заботилась обо всем сама, – и вышел покурить за ворота. А там как раз лежал Васяня.

Тогда-то я с ним в первый раз и поговорил.

– Мы можем пускать вас на ночь, – сказал я ему.

– Ох спасибо добрый человек, – обычной бомжовской скороговоркой затараторил он.

– Право, не за что, – мне в то время доставляло особое удовольствие говорить на правильном русском языке.

ЯКОБЫ правильном, конечно. Том самом, на котором будут разговаривать актеры в кино «АдмиралЪ». Но я про такое тогда даже и не задумывался.

Так Вася-Обрубок перебрался к нам поближе. И уже на пятый день мы установили с ним нечто вроде эмоционального контакта.

– Мил человек, – сказал Вася-Обрубок, – ты энто не поможешь ли?

– К вашим услугам, – сказал я.

– Мне б поссать, – сказал он.

– О, – сказал я.

– Дык, – сказал он.

Мы помолчали.

– Мне б поссать, – повторил он.

– А как вы решали эту проблему раньше? – спросил я.

– Чо, – сказал он.

– Как раньше ссал? – спросил я.

– Под себя, – честно сказал он.

Я подумал. Потом, представляя себя пленным немецким офицером, который чистит подвалы Сталинграда от трупов, надел на руки резиновые перчатки, и поднес под Васяню ведро. А может так надо, думал я.

– Ну, ебтыть, – сказал он.

– Чо, – сказал я.

– Направить бы, – сказал он.

– Блядь, – сказал я.

– А то же, – обрадовался он более приемлемому в отношениях двух джентльменов тону и выражению.

Пришлось подержать. Минуты через две – Василий волновался и поэтому никак не мог расслабиться, – в ведерко хлынуло. Напрудив не меньше коня, Василий меня поблагодарил и попросил застегнуть ему штаны. Что я и сделал. И впервые увидел Васин хер. Это было нечто феерическое. Огромный и грязный. Что-то было в нем… Что-то угрожающее… Нет, в некотором-то смысле я смотрел спокойно. Меня, как и любого другого мужчину, беспокоила даже теоретическая вероятность склонности к гомосексуализму. Так что я, женившись на журналистке и психологе, первым делом велел проверить себя на этот счет. Оказалось, я набрал сто из ста. Гетеросексуал – гетеросексуальнее не бывает. Так что взглянуть на его хер я мог спокойно. Но как эстет – беспокоился. Было что-то грозное в этой штуке. Что-то от сомкнутой цепи белогвардейцев было в ней, что-то от неумолимой поступи фаланги… Меня передернуло.

– Ни хера себе хер, – сказал я.

И спрятал Васин хер в штаны, застегнув их.

ххх

Время шло. Кишинев зарастал лианами все больше. Бродячие кошки сожрали всех крыс. Бродячие собаки сожрали всех бродячих кошек. Потом бомжи сожрали всех бродячих собак. А уж пьяных и спящих бомжей пообкусывали вновь расплодившиеся крысы. Город тонул в нечистотах. Сначала пропало уличное освещение, потом централизованное отопление. Наконец, перестала работать очистная станция и в городе запахло говном. Для нас с Наташей это никакого значения не имело, потому что у нас И ТАК пахло говном. Из-за Васи-Обрубка, который спал теперь в прихожей не только ночью, но и днем. Как-то Наташа решила даже обсудить это со мной. Это и еще кое что.

– Тебе не кажется, что для писателя ты чересчур мало пишешь? – начала она осторожно.

– Я вообще не пишу, – угрюмо сказал я, очищая для Васи-Обрубка морковку.

– Тебе не кажется, что немного странно для писателя не писать вообще, – поправилась она спокойно.

– Брось, – сказал я, – писатель это тот, кто пишет книги и раздает автографы.

– А я просто сочиняю истории, чтобы не сойти с ума, – сказал я.

– Выкрикиваю свое безумие, – объяснил я.