Автопортрет: Роман моей жизни

В первом кабинете сидели двое, которые, к моему удивлению, приняли меня сразу крайне недружелюбно и не желали верить моим словам. Из двух следователей один, как известно, бывает злой, а другой добрый. Эти были оба злые. Вопросы задавались по-немецки. Те, которых я не понимал, фон Халем переводил. Начали с вопроса:

– Вы утверждаете, что в Советском Союзе вас преследовали?

– Да, преследовали.

– В чем это заключалось?

– Ну, например, в том, что меня лишили гражданства.

– Вас лишили гражданства, и это вы считаете преследованием?

– А вы не считаете это преследованием?

– Здесь мы задаем вопросы.

Объясняю, что в Советском Союзе по неотмененному Уголовному кодексу 1926 года лишение гражданства является заменой смертной казни. Это вызвало у обоих иронические усмешки.

– А кто вас лишил гражданства?

– Глава государства Леонид Брежнев.

– У вас есть соответствующий документ?

– У меня документа нет, но указ опубликован в советской печати, и в немецких газетах тоже есть об этом сообщение. Вот, например, в «Зюддойче Цайтунг».

Показываю газету. Они с презрением отмахиваются. Газета – это не документ. В газете можно написать что угодно.

– Как вы сюда приехали?

– Прилетел 257-м рейсом «Аэрофлота» из Москвы.

– Значит, вас никто не преследовал. Те, кого преследуют, сидят в тюрьме или едут в Израиль через Вену.

– Меня преследовали иначе, и я уехал иначе.

– Почему вам сделали такое исключение?

– Потому что я довольно известный писатель и в этом смысле являюсь исключением.

– Что значит известный писатель? Вознесенский тоже известный писатель, он, однако, приехал через Вену.

– Вознесенский? Через Вену? Это какая-то чушь.

Они стали уверять меня, что не чушь, и я не сразу понял, что речь идет не об Андрее Вознесенском, а о Юлии Вознесенской, диссидентке и феминистке из Ленинграда. Допрос чем дальше, тем становился грубее и агрессивней. Я пытался что-то объяснять, они отвечали: мы вам не верим. Фон Халем время от времени помогал с переводом, но в спор не вмешивался. В конце концов я разозлился на себя и на них. На себя, что я все это выслушиваю. Несмотря на свою правовую безграмотность, я понимал, что имею безоговорочное право на убежище и что мне его дадут, независимо от того, понравлюсь я или нет этим двум тупицам, а если не дадут (что совсем невероятно), то просто уеду в Америку и получу его там. На каком-то этапе нашего разговора мои допросчики окончательно вывели меня из себя. Я сказал:

– Все! Больше ни на один ваш вопрос отвечать не буду!

– Вы обязаны отвечать, – возразил мне один из них.

Забеспокоился фон Халем. Зашептал мне, чтобы я вел себя осмотрительнее, потому что от этих людей зависит…

– От них ничего не зависит, – перебил я его. – Они, даже если мне не верят, должны меня выслушать, а потом проверить, не вру ли, это очень просто.

– Но я вас прошу, успокойтесь, поймите, что здесь решается ваша судьба.

Тут я рассердился и на него и объяснил ему, что моя судьба уже решена и от этих людей уж точно ее решение не зависит.

– Спросите его, будет он отвечать на наши вопросы или не будет, – спросил один из этих.

– Найн, – сказал я ему по-немецки.

Тогда мне было предложено пройти в кабинет, находившийся в конце коридора. У этого кабинета были две двери. Первая, обыкновенная, и вторая, в глубине отдельного коридорчика, железная. Я открыл первую дверь, и тут же открылась вторая. Открывший ее человек грубо сказал:

– Проходите только один.

Фон Халем сказал, что он мой адвокат. Ему было резко отвечено: никаких адвокатов.

Я вошел. Хозяин кабинета сел за стол, опять очень невежливо приказал мне:

– Закройте дверь!

Я закрыл и приблизился к его столу.

– Шпрехен зи гут дойч? – спросил он все в том же недоброжелательном тоне.

– Найн, – ответил я. – Майн дойч ист нихт гут.

– Хорошо, – сказал он почти без акцента, – тогда будем говорить по-русски. Вы утверждаете, что вы в Советском Союзе подвергались преследованиям.

– Да, – сказал я, – утверждаю, что в Советском Союзе я подвергался преследованиям.

– Интересно, – сказал он, и в его голосе появилась ирония. – И каким же вы подвергались преследованиям?

– Самым разным. Долго перечислять не буду, но, например, меня лишили советского гражданства. Ваши коллеги в это не верят.

– Предположим, я верю, – сказал он опять с иронией. – А кто и каким образом лишил вас гражданства?

– Леонид Брежнев, – начал отвечать я, сам уже засомневавшись, что это так и было. – Леонид Брежнев подписал указ о лишении меня советского гражданства.

– Подождите, – сказал он уже без иронии, но в сомнении. – Лично Брежнев подписал указ о лишении лично вас гражданства?

– Лично Брежнев, – подтвердил я, – о лишении лично меня…

– Так что же вы стоите! – вдруг вскричал он, и сам вскочил на ноги, и придвинул мне стул. – Садитесь! А это был ваш адвокат? Извините, я не понял, надо было позвать и его. Ну, ладно, разберемся сами.

После чего мне были предложены стакан чая и еще несколько вопросов по поводу моей биографии, на которые я охотно ответил.