Автопортрет с догом

Всю жизнь его ругают за хлеб, за банки и кастрюли в сетке, с которыми он вечно забегает в школу и к ученикам, за неопрятность, мягкотелость, демократизм. Но именно ему, Косте, пишут потом отовсюду его бывшие ученики, и именно его ученики поступают потом в консерваторию. Старая рыхлая Виолончель, завуч и член месткома, не может похвастаться этим. Она завидует ему.

Он добрый, этот Костя. Немножко, конечно, недотепа, нескладный, медленный, сутулый. У него светлые глаза я сквозь редкие русые волосы проступают на голове веснушки. Он часто и по-юношески краснеет. Так, по всякому поводу, даже перед самим собой. Раз, когда я его провожал из дома и посадил в автобус и автобус уже поехал, он уронил там на пол какую-то вечную свою посуду и сильно покраснел при этом, — я увидел это даже через замерзшее стекло. В автобусе никого не было. Полнейший Лорин антипод. У него кофейный пиджак и черные, с пузырями на коленях, брюки. Верхний наружный карман пиджака весь зачеркан ручкой — он носит ее без колпачка. Сколько знаю его, он всегда теряет эти колпачки; ручка тридцатикопеечная, дешевая, шариком вниз.

На баяне он играет хорошо. Сделал для своего инструмента множество переложений, в особенности Баха, Чайковского и Генделя, но показывать не любит. Иногда, после многих просьб, он играет мне все же что-нибудь из Баха, какую-нибудь фугу. Хотел бы также переложить его органные концерты. Глубина и мощь баховской музыки как-то не вяжутся со всей внешностью моего друга, с его небольшим ростом и торчащими ушами. Но об этом скоро забываешь.

Инструмента своего Костя не любит, и, по-моему, стесняется, и всегда, уже лет десять подряд, говорит мне:

— Знаешь, старик, наверно, пойду в этом году в политехнический. Все-таки не музыка… Да и заработки.

Ему это кажется ужасно современным — учиться в политехническом, не то что какая-то отживающая свой век музыка. Да и заработки.

Лора у него зарабатывает ненамного больше, но это его ужасно тяготит. Хотя на себя он не тратит ни копейки. Даже не перетягивает облезшего футляра своего инструмента — белые деревянные его углы уже давно смущают школьное начальство. Да и дети. Им сейчас много чего надо. Диски, одежда, туда-сюда. Приличная стереосистема знаешь, старик, сколько стоит? Вот почему он хочет стать технократом. А баяна он попросту стесняется: малоблагородный инструмент, пария между прочих.

По ночам, прячась, Костя моет в подъезде пол. Как подойдет очередь, так и моет. «От людей, старик, неудобно — а Лора разве станет? Лучше уж я…» — говорит он. Но Лора этого не знает.

По выходным Костя стреляет в тире. Говорит, что забывается, когда стреляет. Чувствует себя человеком. Это бунт. Когда жизнь совсем невмоготу, он идет в тир, набирает там кучу пистонов и палит по жестяным медведям и лисам до изнеможения своего тощего кошелька. Иногда попадает в самолет. Затем идет в пивбар и берет пару пива. Вторая кружка уже удовольствия ему не доставляет. На ней его эмансипация кончается, и он допивает пиво, уже предчувствуя взбучку. Но Лоре не надо принимать никаких мер против мужа: бунт подавлен еще до его появления дома. Чуткая, она не перетягивает вожжей. Понимает.

Костя всегда покупает жене два подарка. Она обязательно спросит его строго:

— А ну, муж, покажи, что ты мне купил на праздник.

Он показывает. Говорит, что не смеет отказать. Потом идет и покупает еще что-нибудь. Чтобы все-таки был сюрприз. Она довольна.

Иногда он пробует дипломатничать. Ну, там на работе или еще где-нибудь. Вздумается вдруг сделать карьеру или очередь на ковер у сослуживца оттяпать. Над ним смеются. У него не получается.

— Знаешь, старик, какое это получается хамство, какая вульгарность! — говорит он смущенно, поверженный.

Я непонимающе вскидываю брови. Забываю, что уже слышал это от него тысячу раз.

— Ну, когда порядочный человек пробуется на роль подлеца… — Он обмякает.

Он прав. Костя, как и я, типажный герой, и с его физиономией праведника на чужих ролях не разыграешься. Каждому — свое.

Костя — единственный мой приятель. Видимся мы довольно редко, режим у него казарменный, ко мне ему выбраться не удается, а я у них бывать часто не хочу. Из-за Лоры. Так, приезжаю его навестить иногда, когда уж очень ему невмоготу. Об этом он сообщает мне по телефону. Плачется в жилетку.

Я не держусь за эту связь. Признаю, она прозаична и никчемна. Просто это то немногое, что мне удалось утвердить в нашей жизни с Алисой, и я усиленно раздуваю перед ней этот в общем-то никогда не пылавший огонь. Просто я люблю наши шахматы, его музыку, и просто мне его жаль. Без той малой опоры, которую, я думаю, он находит во мне, он бы давно спился. Как бы Лора ни воображала себе свою организующую роль.