Авторитет из детдома

У Павла, несмотря на заплетающийся язык, получилась довольно связная картина злоключений, преследовавших его в последние два дня. Копоть молча сидел с серьезным видом, периодически прихлебывая коньяк и подрезая колбасу с помидорами. Закончив рассказ и покончив с закуской, Павел уперся стеклянным взглядом в стол и снова икнул. Копоть сделал крепкий кофе, поставил чашку перед другом, предложил, посмотрев ему в глаза: – Пей, я сейчас вернусь. – Встал и вышел. Так же угрюмо вернулся спустя минуту с какими-то бумагами и флешкой.

– Вот, – разложил свое богатство перед Анкудовым.

– Что это?

– То, что ты как раз искал. Компромат на этого, как его… Лаврецкого. Только не спрашивай у меня, откуда…

Павел прямо на глазах отрезвел от такой новости. Он покрутил в руках флешку. Потом полистал бумаги. Тут было все: и пропавшие из полиции данные, и компромат на Лаврецких.

– Ну, друг, даже не знаю, что сказать! Это просто… просто праздник какой-то! Я твой должник.

– Вот об этом я и хочу поговорить. Мне понадобится твоя помощь в одном деле. Заодно и тебе польза будет. Хочешь избавиться от всех неприятностей?

– Выкладывай.

– Короче, я просмотрел эти бумаги. Послушал тебя. Получается, что старлей проходит главным свидетелем по твоему делу. Следовательно, от него нужно избавиться.

– Стой, что значит «избавиться»? И какой тебе резон этим заниматься? Он подставил меня. Ты тут ни при чем. Это мои с ним личные счеты. Да, он шестерка. Я найду способ, как с ним разобраться.

– В том-то и дело, что виноват он не только перед тобой. Во-первых, старлей твой причастен к покушению на одного очень уважаемого человека, который сейчас лежит в реанимации. А во-вторых, он посягнул на воровской общак. Не один, конечно. Но рыльце у сволочи в пушку. Даже по вашим ментовским законам, кажется, нельзя так поступать. Как это называется по-книжному? Посягательство на чужую жизнь, посягательство на чужое имущество? Убирать его нужно. Иначе запрет он тебя за решетку как миленького своими показаниями.

– Убить? Не-ет. Ты меня в «мокруху» не втягивай. Что угодно. Но только не это. Здесь я пас, – опер с ужасом в округлившихся глазах посмотрел на Копотя и отстранился.

– Паша, да ты что? Это я втягиваю? Это мне нужно? – Николай, как заправский оратор, умело выделял нужные слова. Потом наклонился почти к самому лицу Анкудова и продолжил: – Да посмотри на себя. Ты по шею в дерьме. Потому что какая-то мразь бегает в шестерках у всех по очереди. Тебе жаль упыря-старлея? Жаль, да, Пашенька? А он тебя – много жалел, да? Да раньше за такое на месте расстреливали, без суда и следствия. Да и слово ты мне дал, друг. Я на тебя понадеялся.

Опер задумался. А Николай продолжал «дожимать» Павла, становясь все более требовательным и категоричным.

– Нет, конечно, можешь отказаться. Хочешь играть в благородного героя? Вперед, геройствуй! Но чтобы наступать и побеждать, нужно сначала научиться защищаться и защищать. И в первую голову – самого себя. Этот гад сдал тебя с потрохами. Плюс – посягнул на святое для таких, как я, воров – на общак.

– Хорошо, – сдался Павел, – я согласен. Слово нужно держать. Ты мне – я тебе. По рукам.

– По рукам.

Копоть приобнял опера по-дружески.

– Все будет путем. У меня уже готов отличный план. Комар носа не подточит. Что, еще по пятьдесят?

– Слушай, что-то я сегодня перебрал. Пойдем, я проветрюсь немного… Чувствую, завтра будет голова гудеть страшно.

Павел оделся, и они вышли на улицу.

* * *

Тамара посмотрела в зеркало заднего вида – размазанная тушь оставила на щеках черные разводы, заплаканные глаза распухли и покраснели. Как у вампира, подумала девушка. А, теперь уже плевать! Тамара мчалась на бешеной скорости по пустынной трассе, злость клокотала в ней, грозя разорвать изнутри, – и девушка еще глубже вдавливала в пол педаль газа. Если бы ее сейчас попробовал кто-нибудь остановить за явное превышение, он бы крупно об этом пожалел. А вот если бы сюда волшебным образом перенесся ее «женишок» – с землей бы сровняла, еще и поездила бы по нему туда-сюда… Навязчивые мысли о минувшем вечере не давали Тамаре покоя. Хотелось убежать от самой себя, от предателя-отца, от пошлой наглости этого мажора Лаврецкого. Вспомнила некстати, как в детстве отец опекал и оберегал ее, как маленькую принцессу. А теперь… «Он продал тебя, он тебя продал…» – крутилось в голове заезженной пластинкой. Девушка чувствовала себя беззащитной, беспомощной. К кому обратиться? Была бы жива мама, она бы не допустила такого, никогда! Тамара снова заплакала. К подругам ехать не хотелось – самая близкая, Аня, была сейчас в Берлине, на стажировке. С ней они делились всем, от кисточек на занятиях до девичьих секретов… Остальные, Тамара знала, успокоят, выслушают, напоят чаем. Но вот объяснять им, что случилось и кто ее обидел, ей сейчас хотелось меньше всего. Хотелось не любопытства, а простого человеческого внимания, тепла, понимания. Тамара вдруг остро ощутила, насколько она одинока в этом мире.