Авторитет Писания и власть Бога

Таким образом, разум — не альтернативный источник истины, независимый от Писания и предания. Это необходимое дополнение, жизненно важное средство, позволяющее убедиться в том, что мы действительно прислушиваемся к Писанию и преданию, а не к отзвуку собственных голосов. Кроме того, он заставляет нас прислушиваться друг к другу, напоминая о том, что мы живем в одном мире и созданы одним Богом, который открылся нам в Иисусе Христе. Разумный диалог — это часть образа жизни, который Бог противопоставляет миру насилия и хаоса. Возможно поэтому, говоря о разумном поклонении, Павел настаивает на необходимости преображения через обновление ума (Рим. 12,2) и противопоставляет это искушению. Все вышесказанное имеет первостепенное значение как в обсуждении роли Писания, так и в других областях.

Модель драмы в пяти актах

В наше время мы особенно нуждаемся в многоступенчатом представлении о Писании, соответствующем тому, которое мы наблюдаем у ранних христиан. Необходимо признать важность жанра, художественного оформления, литературного стиля и т. п., а также значительное влияние, оказываемое ими на наше восприятие текста. Еще важнее понимать основное различие между Ветхим и Новым Заветами, его суть и причину. Пренебрегая этим различием, мы неизменно возвращаемся к бесплодным спорам между теми, кто говорит: «В Библии сказано то–то и то–то» и отвечающим им: «Ну да, а еще в Библии сказано, что прелюбодеев надо побивать камнями и что нельзя носить одежду, сшитую из разных типов ткани». Нам крайне необходимо преодолеть это препятствие и перейти к более серьезным занятиям.

Именно здесь уместно будет вспомнить об идее герменевтики «в пяти актах», которую я предложил в пятой главе книги «Новый Завет и народ Божий». Там я подробно рассуждал о том, что Библия содержит в себе модель толкования, предполагающую осознание нами своего места в общей драме и дающую характеристику каждого действия. В Писании различаются пять действий божественной драмы: сотворение, грехопадение, Израиль, Иисус и церковь.

Позволю себе три вступительных замечания к этой модели:

1) ранее предлагались и другие формулировки данной модели, но, поскольку это всего лишь модель, я рад возможности ее усовершенствования, хотя в нашем случае мы будем придерживаться первоначальной версии;

2) я с радостью признаю, что последняя сцена в новозаветной картине будущего, которая открывается нашему взору в заключительных главах Откровения, больше похожа на начало новой пьесы, написанной в продолжение прежней;

3) кроме того, я готов признать, что в моей модели делается более ощутимый акцент на грехопадение, нежели у многих других библеистов. Не имея желания спорить здесь по этому вопросу, скажу лишь, что события, описанные в Быт. 3, лежат в основе большой части новозаветных писаний, а не только Посланий Павла. Хотя в первом веке иудеи придерживались различных взглядов на происхождение зла, общее представление о совершенном творении, оскверненном грехом, было широко распространено и, скорее всего, преобладало и в раннем христианстве.

Независимо от того, что думает читатель по поводу данного алгоритма толкования, важно, чтобы мы понимали Писание и свои взаимоотношения с ним в контексте некого всеобъемлющего повествования, придающего смысл каждому отдельному тексту. Нельзя, с одной стороны, сводить Писание к набору вечных истин, а с другой — делать его «строительным материалом» для своих молитв. На структурном уровне и то и другое означало бы предательство по отношению к самому Писанию.

В соответствии с моей схемой сейчас разыгрывается пятое действие — наступил век церкви. Он начался с Воскресения и Пятидесятницы, а первыми действующими лицами стали апостолы. Основополагающим документом был Новый Завет, а предполагаемый финал ясно описан в таких отрывках, как Рим. 8,1; Кор. 15 и Откр. 21–22. В самом центре предлагаемой мною модели, а также всего многоступенчатого представления о том, как проявляется авторитет Писания, находится следующее: живущих в пятом действии связывают с четырьмя предыдущими весьма неоднозначные отношения, причина чего заключается не в нашей измене традициям своих предшественников, а, как раз напротив, в нашей верности их части истории. Если бы один из персонажей в пятом акте пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается» начал бы вдруг повторять монологи из первого действия, пьеса потеряла бы всякий смысл. Мы должны действовать в соответствии с требованиями настоящего момента истории, сохраняя преемственность предыдущих действий (мы не вправе менять само повествование или пьесу). Но в то же время мы наблюдаем и определенный разрыв с прошлым, когда воистину начинает твориться все новое. Мы призваны хранить нерушимую верность прошлому и с радостным нетерпением смотреть в будущее. Так, например: