Авторские колонки в Новой газете- июнь 2008- сентябрь 2010

<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=46063&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">

Это неправда, что в кризис люди перестают тратить деньги, они их тратят на другое: покупки статуса заменяются товарами комфорта. За этим процессом интересно следить в супермаркете. В рецессию тележку продуктов отличает объем и ассортимент. Прежде всего их больше. Экономисты с удивлением обнаружили, что в январе объем торговли не упал, как все остальное, а слегка вырос. По-моему, тут нет ничего странного: естественная, даже животная (я бы сказал — беличья), реакция на трудные времена. Не зная продуктового дефицита и потому лишенные русского комплекса «соли и спичек», американцы все равно создают сырьевой запас, который подавляет всякий страх перед будущим.

В доме моих родителей на Лонг-Айленде стояло три холодильника. Два обыкновенных и один промышленного размера морозильник, куда можно было спрятать труп стоймя. С такими резервами они могли выдержать месячную осаду. Отчасти эта фобия объяснялась тем, что мать с отцом пережили голод в войну и капризы Госплана после нее. Но больше прошлого их пугали перспективы: запасаясь впрок, они заговаривали старость. (Не потому ли, как жалуется жена, я покупаю книги в ненормальном количестве.)

«Ни за что не умрем, — убеждало родителей их подсознание, — пока всего не съедим».

«Не помогло», — говорил я себе, избавляясь от индюков, замороженных, как мамонт.

Так или иначе, я узнаю эмоцию, когда разглядываю покупки соседей, стоя в очереди к кассе. Куль риса, мешок мука для оладий, замороженный бекон, короб макарон — как на Клондайк. И цель та же — перезимовать, дождаться весны, когда снег сойдет и кредиты оттают.

Вопрос, однако, в том, останемся ли мы сами прежними.

Консьюмеризм был всегда. Тяга к ненужному приводила в движение экономику и кормила ее роскошью. Всякий, но преимущественно — географический, прогресс развивала потребность в заведомо необязательных товарах. Римляне сходили с ума от шелковых тканей, сквозь которые так соблазнительно просвечивало тело. Ренессанс открыл пряности, москвичи — джинсы. Обойтись без всего этого обычно легко и часто разумно. Можно заменить китайский шелк домотканой шерстью, заморские пряности — огородным укропом, американские джинсы — лыжными штанами. Можно, но не престижно. Между тем, какой бы мелкой ни была роскошь, она поднимает нас над теми, у кого ее нет, позволяя выделиться за счет чужих вещей, а не своих способностей. Статусное потребление создает наглядную иерархию. Место в ней легко вычислить, купить или украсть. Однако в зазор между полезным и лишним вмещается столько амбиций, что добром это редко кончается. Вспомним шекспировского Лира:

Сведи к необходимости всю жизнь,

И человек сравняется с животным.

Не будучи королем, я не вижу в этом большой трагедии. Наш кот, например, ничем не владеет и всем пользуется. Но мне, увы, до него еще далеко.

Первый гонорар я получил в пятом классе, написав за товарища сочинение про его папу. Наградой за труды была шариковая ручка, точнее — медный стержень от нее. Писать им было мучительно трудно, ибо тощий столбик выскальзывал из пальцев и пачкал карман. Однако тогда, в 1965-м, именно так выглядел наш смутный объект желаний, и я периодически носил свой стержень заправлять чернилами в особую мастерскую, пока он не состарился, а я не вырос. На смену пришла водолазка-битловка, потом — плащ болонья, чуть позже — нейлоновая рубаха, наконец — складной зонтик. Каждая из этих забытых вещей стоила недельную зарплату и была абсолютно бесполезна. Битловка душила, болонья рвалась, рубаха намокала от пота, зонтик ломался от дождя. Но нас это не останавливало.

Раньше, как во всем остальном, я винил советскую власть, считая абсурд потребления прямым следствием бедности, но в Америке я убедился, что хотя бы в данном случае режим ни при чем.