Авторские колонки в Новой газете- июнь 2008- сентябрь 2010

Никогда еще Америка так ему не радовалась. 79% американцев не могли дождаться, когда Буш покинет Белый дом. Примерно столько же — 82% — ждали Обаму с распростертыми объятиями. И этот показатель на 15% выше, чем тот, каким мог до сих похвастать любой из начинающих президентов. Оно и понятно: инаугурация — апофеоз любви Америки к себе. Проголосовав за Обаму, она, преодолев темные предрассудки, оказалась лучше, чем сама думала. Теперь об этом можно уже не спорить, а вспоминать с лестным удовлетворением. Выборы Обамы — что высадка на Луну: непрагматическая победа.

Во всяком случае, так ее восприняли в нашем тихом, казалось, навеки захваченном пенсионерами избирательном участке, где в тот судьбоносный вторник впервые выстроилась очередь. В столетней мэрии, под мутными портретами усатых магистратов, принадлежащих кисти заслуженно забытых художников, гудела пестрая толпа. Она выглядела, словно сама Америка. Пожилая пара принаряженных корейцев, матрона с взрослыми детьми, тезка-почтальон (я с ним часто болтаю), чернокожая женщина-пастор из протестантской церкви и несколько непривычно сдержанных юношей призывного возраста и неопределенной этнической принадлежности. Отстояв в очереди, нажав заветную кнопку, убедившись, что мой голос засчитан, я раздвинул похожие на театральный занавес шторы кабинки и неожиданно для себя чуть поклонился дожидавшимся избирателям. Мы друг другу даже похлопали, ибо все понимали, что угодили в историю.

В день инаугурации она кончилась и началась другая, о которой еще ничего не известно. Напуганная самым упрямым на памяти двух поколений кризисом Америка ждет от Обамы даже больше, чем он обещал, но прежде и больше всего — работы.

«Я вырос, — как писал о себе кумир моей молодости Валерий Попов, — в бедной профессорской семье. Мы одалживали деньги даже у сильно пьющей дворничихи. Зато в нашей жизни всегда было место празднику». С буднями оказалось сложнее, в том числе — и в Америке. Безработным я здесь был трижды, каждый раз переживая это состояние крайне болезненно.

Сперва меня вытурили из грузчиков. И правильно сделали. Даже невооруженным взглядом было заметно, какое омерзение у меня вызывала ненужная, нехитрая и нудная работа. Оставшись без нее, однако, я не смог заснуть и изменил взгляды. В ту ночь во мне (как потом и так же стремительно в России) произошел переход от социализма к капитализму: из обузы труд превратился в привилегию. С тех пор я часто думаю, что, как евреем или негром, каждому полезно побыть безработным — лишь бы недолго.

В отличие от европейцев, где встречаются вполне счастливые династии безработных, американцы, оставшись без труда, заболевают острым комплексом неполноценности. Мучительная, как парша, безработица страшна еще и потому, что она разъедает каждый день, ставший безнадежно свободным. Сладким безделье бывает лишь тогда, когда есть дело. Навязанная лень, что целомудрие старой девы — тяготит и тянется.

 Противнее всего мне было в очереди за пособием. Придя в унылую контору еще до открытия, я усаживался в первом ряду с толстой книгой. Но читать ее я не рисковал, боясь не услышать своей короткой фамилии. Чиновница выкликивала имена тихо, неразборчиво и лишь по одному разу: пропустил — зубы на полку.

Унизительной была не система, а ее слуги — мелкая, упивающаяся короткой властью бюрократическая челядь. Такие могли найти себя только в государственном аппарате, готовом приютить тех, кого не стерпит рынок. В Вашингтоне их — целый город, за что его ненавидит страна.

С правительством тут всегда было сложно. От своих отнюдь не легендарных основ Америка сохранила истерическое недоверие к центральной власти, мешавшей Новому Свету опробовать то, чего не было в Старом. Ведь с самого начала эта земля была социальной кунсткамерой, собиравшей политические, экономические и религиозные курьезы. Колумб считал Америку Индией, знать — Англией, квакеры — братством, мормоны — раем, пуритане — чистилищем, евреи — Бруклином, пионеры — свободой. Чтобы хоть как-то навязать всем им свою волю, понадобились революция, гражданская война и сорок три президента. Но и 44-му будет нелегко убедить страну в необходимости массированного вмешательства государства в дела своего народа, хотя вроде бы все от Обамы только этого и ждут.

Американцы, как все просвещенные народы, выбирают свое правительство и, как все остальные, с трудом его выносят. По степени недоверия к власти страну легко разделить между левыми и правыми, демократами и республиканцами, предшественниками и последователями Рейгана.

— Правительство, — сказал он, — не может решить ни одной проблемы, потому что оно и есть проблема.

Эту знаменитую фразу признали мантрой, не нуждающейся в расшифровке, ибо пересказать этот тезис можно только политически некорректными словами.

— Государство, — шепчет Америке ее внутренний голос, — существует для того, чтобы отобрать у одних (богатых и белых) и отдать другим (бедным и черным).