Авторские колонки в Новой газете- июнь 2008- сентябрь 2010

Собственно, их всех кто-нибудь да не любит — такая работа. Я помню, что диссиденты считали Картера мямлей, ставя в вину поцелуй с Брежневым. В Сан-Франциско я однажды пересекся с демонстрацией студентов, именовавших Рейгана «врагом людей, зверей и минералов». Что говорить, близкий приятель чуть не выставил меня из-за накрытого стола, когда я вступился за любвеобильного Билла Клинтона. Но ни разу за проведенную в Америке треть века мне не приходилось видеть страну столь сплоченной в неприязни к ее лидеру. Друзья не могут простить Бушу ошибок, которые враги называют преступлениями.

— Приглашаю вас на мою казнь, — сказал президент репортерам, дожидающимся инаугурации его преемника, и был недалек от истины.

Чем меньше времени осталось до смены власти, тем более кровожадной становится Америка, не простившая президенту их общих заблуждений. И никому, конечно, не легче от того, что Буш стал жертвой исключительно благих намерений:

… и сюда нас, думаю, завела

не стратегия даже, но жажда братства…

Бродский писал о другой стране, но кажется, что — и об этой. Дело в том, что Буш хотел быть рыцарем — таким, каким их изображают в детских (но не во взрослых!) книжках. Именно поэтому, начав войну в Афганистане, он простодушно назвал ее, как все хорошее в своей версии истории, «крестовым походом». И так — во всем. Буш искренне путал лояльность с талантом и предпочитал ее компетентности. Он называл любимым философом Христа, свободу считал необходимостью и набирал штат из единоверцев, интересуясь взглядами кандидатов на проблему абортов.

За все это Бушу предстоит отвечать перед историей, но, не дожидаясь ее выводов, Америка уже решила, что не простит ему лишь одного — финансового кризиса, который пытается отобрать у нее самое дорогое: мечту.

Американская мечта, как скажет прохожий и учит Конституция, у каждого своя.

Но это так только считается. Для вменяемого большинства американская мечта — собственный дом, ибо в чужом живут либо неудачники, либо временно.

В этой стране слишком долго сохранялось не знакомое Старому Свету предубеждение против доходных домов, тех солидных, основательных построек, что придают «скромное очарование буржуазии» европейским городам. В Америке, однако, считалось само собой разумеющимся, что порядочный человек не станет жить под одной крышей с кем попало. Американцы смотрели на многоквартирный дом с той брезгливостью, какую у нас вызывала коммуналка. Делить вестибюль, лифт или лестницу с посторонними означало напрашиваться на неприятности, рисковать целомудрием и ставить под удар репутацию. Поэтому дома с дорогими съемными квартирами — такие, как ставшие нью-йоркскими достопримечательностями «Ансония» или «Дакота», — заманивали жильцов немыслимой роскошью: оркестрами, висячими садами, бассейнами с живыми тюленями. И все-таки в этих прокатных дворцах селились преимущественно эмигранты, правда, знаменитые — Тосканини, Стравинский, Джон Леннон. Поэтому незатейливая американская улица до сих пор состоит из односемейных домиков, не замечающих, что они не отличаются друг от друга. Иметь такой дом — цель и оправдание.

Живя с удовольствием, но безалаберно, я долго не понимал этой страсти, но когда скрепя сердце ей все же поддался, то обнаружил, что она мне нравится. Только оказавшись в своем доме, ты обнаруживаешь, чего тебе раньше недоставало. Среди нежданных радостей — свобода от чужих праздников, роскошь лишнего пространства, азарт локальной политики, погода, начинающаяся сразу за порогом, который ты переступаешь босиком, чтобы дотянуться до утренней газеты. Говоря проще, дом меняет походку и делает взрослым. Завести дом — все равно что жениться, только, конечно, намного важнее, потому что эти узы уже нельзя расторгнуть в течение следующих 30 лет, пока ты платишь банку за свою двухэтажную мечту.

Зная это, правительство, манипулируя налогами, подбивает нас купить дом, потому что недвижимость — гарантия от социального беспокойства и страховка от гражданского неповиновения. Домовладелец послушен закону, привязан к власти, ему нужна политическая стабильность и незнакома зависть. То есть в личном порядке я могу ненавидеть соседа, но экономически мне выгоден его успех: когда он улучшает свою недвижимость, моя становится дороже. Кроме того, считается, что недвижимость побуждает голосовать за республиканцев.

Получив по наследству здоровую экономику, Буш решил поделиться ею с бедными. С большой помпой и сокрушительными последствиями Белый дом инициировал программу, позволяющую купить дом практически каждому. Американская мечта стала доступна почти всем, но прежде всего национальным меньшинствам. Их ждало пять с половиной миллионов домов, которые можно было купить без аванса, то есть без денег. На это Вашингтон ассигновал по 200 миллионов в год, остальное давали банки. Их деятельность правительство оценивало не по эффективности, а по количеству займов бедным.