Авторские колонки в Новой газете- июнь 2008- сентябрь 2010

Но и это — лишь часть замысла. Он состоял в том, что «Улисс» предложил читателю жизнь вместо книги. В этом не фундаментальная, а субстанциальная трудность романа: мы можем его понять в той же мере, что и жизнь — меньше, чем хотелось бы, больше, чем надеялись. И это значит, что многие куски текста, как значительная часть прожитого дня, остаются нерасшифрованными. Следя за героями, которые знают больше нас о себе и окружающем, мы вынуждены догадываться о целом по обрубкам слов и окуркам мыслей. Джойс нас погружает в подслушанный и подсмотренный мир. И этим он не отличается от того, что достался нам, — без инструкций и объяснений. Симулируя реальность, Джойс ставит нас в положение, к которому мы привыкли как люди, но не читатели. Собственно, из-за того мы и читаем книги, что они разительно отличаются от жизни. У них есть цель и умысел, что позволяет последнему атеисту испытать благодать, которую другие зарабатывают пламенной верой. Но в «Улиссе» Джойс отвернулся от читателя, бросив его на произвол судьбы, роль которой играет автор. У нас нет выбора: эту книгу следует принимать непрожеванной. Темнота и бессвязность — часть испытания.

Иногда, в полусне, мне кажется, что я вижу, как Джойс писал, валя все в кучу. В молодости мы называли это «поливом»: что ни скажешь, все — смешно и в струю. Так возникла поэма «Москва—Петушки», живо напоминающая первую и самую обаятельную главу «Улисса». Чем дальше, впрочем, тем сложнее, но принцип — один: пойдет в дело всякое всплывшее слово. Заражая собой текст, оно инфицирует окружающие абзацы, пока не иссякнет вирулентная энергия. Педанты давно проследили за эстафетой семантических микробов, но от этого читать «Улисса» не стало проще. Не спасет ни ссылка на куплет и цитату, ни диаграмма, ни хроника. Все это поможет насладиться «Улиссом», но не понять его, ибо этой книге нельзя задать главного вопроса: о чем она? И уж этим роман Джойса точно не отличается от жизни.

Нельзя сказать, что в «Улиссе» нет идей, их сколько угодно. Из такой толстой книги можно набрать множество. Например, поэтических: «Пирс, — говорит Стивен Дедал, — несбывшийся мост». Или — парадоксальных: «Офелия, — приходит в голову Блума бредовая мысль, — покончила с собой, потому что Гамлет был женщиной». Наконец — практичных: «Столбовые дороги скучны, но они-то и ведут в город». В иерархии романа, однако, вся эта мудрость равноправна слову «gurrhr», которое в книге произносит кошка. Как пейзаж и портрет, идеи в романе — предмет изображения. Нам нет нужды в них разбираться, к чему мы привыкли, читая великие философские романы классиков. Но ведь не всегда большие идеи делают и книги большими. Чехов — не Достоевский, Есенин — не Бродский, Высоцкий — не Окуджава, и одно не хуже другого. Гегель считал, что внутри всякого художественного произведения прячется идея — как зерно, сердце или семя. Но готовая книга напоминает идею не больше, чем человек — сперматозоида. И трудными книги делают не идеи, идеи, напротив, упрощают текст, потому что их можно выпарить, как концепцию истории из «Войны и мира». Сложнее всего справиться с неупорядоченным хаосом той книги, что лишена авторской цели и умопостигаемого смысла. Джойс считал это смешным. Он пошутил над литературой, оставив «Улисса» пустым, но полным.

«Если Дублин сотрут с лица Земли, — хвастался автор, — город можно будет восстановить по «Улиссу».

К счастью, этого никто не пробовал, но миллионы читателей берут у Джойса напрокат один день, называя его «Bloomsday», или, как предложил один переводчик, — «Блудень». Начав его жареной почкой, продолжив бутербродом с горгонзолой и закончив в ирландском (где бы он ни стоял) пабе, мы участвуем в ритуале, претворяющем изящную литературу в обыкновенную, но постороннюю жизнь. Войдя в нее без оглядки, мы оказываемся внутри чужого мира, который с годами становится твоим. Привыкнув, я чувствую и Дублин родным, и горожан — родственниками, а ведь мне даже не довелось бывать в Ирландии.

Чтобы отмечать Блудень, теперь, когда появился комикс, даже не обязательно читать книгу. Но справиться с «Улиссом» — как научиться плавать: искусству обращения с трудными книгами тоже нельзя разучиться. После Джойса все книги кажутся простыми — и многоголосый Фолкнер, и многотомный Пруст, и многоумный Кафка, и многословный Манн, и молчаливый Беккет. Только Платонов труднее Джойса, но это потому, что он, как марсианин, писал не по-нашему.

Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/2975.html

* * *

Пробка - Общество - Новая Газета

Общество / Выпуск № 62 от 11 июня 2010 г.

Избирательное зло, она наказывает лишь имущих, мешая им срастись с фрондой. Ведь пробка не только объединяет, но и разъединяет. Попавшие в нее мечтают избавиться от беды не разом, а по одному. Но для этого нужно магическое, как в прозе Сорокина, средство…

11.06.2010