Авторское кино

Лукаш обнял дрожащую жену и одобрительно похлопал ее по спине. Корнелия смотрела перед собой отрешенным взглядом и на объятия мужа не отвечала. Ей хотелось оттолкнуть режиссера и закричать прямо в его самоуверенное, заросшее бородой лицо. Ей хотелось потребовать от него объяснений того, что он задумал. Но она, как и множество раз до этого, просто покорно с ним согласилась.

– Пойдем на первый этаж. Сегодня был насыщенный день. Тебе надо что-нибудь поесть, – прошептал Лукаш.

– Можно, я еще немного побуду здесь? Хочется побыть наедине с собой.

– Конечно, любовь моя, – режиссер выглядел недовольным и расстроенным. – Как скажешь. Спустишься, когда посчитаешь нужным…

Корнелия спустилась через час и только для того, чтобы забрать свои вещи, спальный мешок и одну керосиновую лампу. Девушка расположилась на полу спальни второго этажа и закрыла дверь изнутри. Когда муж снова оказался отделен от нее этой крепкой дверью, на душе стало спокойнее. Корнелия подошла к зеркалу в полный рост и сорвала с него покрывало. Из резной деревянной рамы зеркала торчал втиснутый грецкий орех, расписанный красным, растительным орнаментом. Девушка с усилием вытащила его и разломила. Внутри лежала убранная белой ленточкой записка и две матовые бусины красного и синего цвета. Корнелия развернула маленькую бумажку и принялась читать черные, витиеватые слова.

«Папа говорит, что мне нельзя играть с другими детьми, потому что я – странная, и их родители могут плохо подумать о нашей благочестивой семье. Поэтому я и пишу такие записки. Это меня успокаивает. Папе я об этом не говорю, боюсь, что он снова разозлится. Мысль о том, что кто-нибудь, возможно, однажды найдет их и прочитает, наполняет мою одинокую душу радостью.

Дора Миллер 12 лет, 4 сентября 1938 года».

Корнелия прижала записку к груди. По щеке девушки побежала одинокая, горячая слеза. В комнату снова стучал Лукаш Чермак. Его голос был фальшиво добрым и заискивающим, но с каждой минутой в нем все сильнее проскальзывало раздражение и нетерпение. Корнелия погасила керосиновую лампу и устроилась на ночлег.

Эпизод третий. «Колокольчики».

Ночью, где-то за холмом, зловеще и тревожно завыла собака, звериный плач которой тут же унес ветер, зло шипящий листвой деревьев, растущих рядом со старым домом. Пока редкие дождевые капли ударялись о его старую, заросшую крышу, а деревянные перекрытия тихо стонали, Лукаш Чермак ворочался внутри своего спального мешка. Режиссер ворчал сквозь тревожный сон, и его лицо искажалось то злыми, то испуганными гримасами. Наконец, он проснулся и, тяжело дыша, присел в спальном мешке, оглянувшись посреди мрачного пространства гостиной комнаты. В двух метрах от него, тревожно застывшим силуэтом, возвышался Арман и, казалось, во что-то вслушивался. Лукаш Чермак, кряхтя и шурша, наполовину выбрался из спального мешка и тихо окликнул актера по имени:

– Арман? Что с тобой?

– Лукаш, ты тоже это слышишь?

Мужчины замолчали, напряженно вслушиваясь в раздающиеся вокруг них звуки. Среди шепота листвы, ударов капель об оконные стекла и скрипа перекрытий дома, раздавалась странная, еле уловимая и хаотичная в своем звучании музыка.

– Вот-вот! Сейчас! – снова зашептал Арман. – Как будто звенят колокольчики. Множество колокольчиков…

В гостиной стали просыпаться люди. Вислав, потирая затылок, приподнялся в спальном мешке и недобро уставился на возвышающегося перед ним Армана. Влад, проснувшись, рефлекторно схватился за свою личную видеокамеру и случайно задел рукой Зигфрида, который сонно охнул. Хмурый Лукаш Чермак зажег керосиновый фонарь, и комнату залило теплым, персиковым светом.

– Эй, что случилось?

– Кому тут не спится?

– А я видел такой сон…

Игнорируя ворчание своей съемочной группы, режиссер вслушивался в неразборчивый звон множества колокольчиков за окнами. Эта мелодия выделялась на фоне ночных звуков и внушала тревогу. Лукаш поднялся, накинул на плечи свою куртку и, держа фонарь на вытянутой руке, направился к выходу из комнаты. Арман и вся съемочная группа, толкаясь и зевая, гурьбой последовали за ним. Как только входная дверь дома была с пронзительным скрипом открыта, в лицо режиссеру ударил прохладный и свежий ночной воздух, а таинственная музыка теперь окружала его со всех сторон, зловеще разносясь по ветру. Мужчины, вышедшие на улицу вслед за Лукашем, испуганно отшатнулись, – все верхнее перекрытие длинного, деревянного крыльца было увешано талисманами «музыки ветра», сделанными из металлических трубочек, кусочков стекла, перьев, бусин, ореховых скорлупок и птичьих костей.