Автостопом на север

— Гуннар, ну проснись, Гуннар! Солнце… Вот ведь болван какой! Теперь спит. Проспать все прекрасное на свете…

И слышу, и хочу, и не могу ответить. Вдруг голос Эберхарда:

— Этот вообще теперь не проснется…

— Проснусь! — выдавливаю я из себя и тут же протираю глаза.

Солнце уже встало. Клочья тумана над полями. Мотоцикл стоит. Мотор выключен. И Тереза пихает меня в бок. Эберхард соскакивает на землю.

— Авария?

— Нет, Гуннар. Приехали. Ты посмотри, как чудесно вокруг… А вон там наша база и… слышишь, море шумит!

У меня еще от сна в голове шум стоит. Вот, значит, та самая база, куда я, испанец, и кавалер, и джентльмен, обещал доставить маленькую девочку… Простой дом, какие у нас везде в деревнях. На заборе сушатся купальники…

— Смотрите — меня ждут там. У них свет горит!

Эберхард потягивается, приседает, а я наношу несколько прямых и правых снизу по воображаемому противнику — надо ж согреться!

— Спасибо, что довезли! Большое спасибо!

Цыпка прыгает на Эберхарда, чмокает его прямо в губы. Эберхард сияет. Я говорю: «Вы что?» — и думаю при этом: «Она ведь с ним так не первый раз. Может, довольно им лизаться?»

— Чао! — крикнула Цыпка и помчалась к своей базе.

Думает, что ее там ждут. Это сейчас-то, в половине пятого утра? Чайником будет, кто в это поверит! Просто-напросто забыл кто-то свет выключить, железно определил комиссар Мегрэ.

Цыпка бежит — пятки в стороны. Никакого стиля!

— Ушла, и нет ее, и песен нет ее… — утешаю я Эберхарда, а он все так же стоит и все так же сияет.

— Что ж, пора! — говорит он и хлопает меня по плечу. Потом вскакивает в седло и нажимает на стартер.

— Люси приветик! — ору я вслед. Пусть не зазнается, не только его целуют на прощанье. — Передай, чтоб не ругала тебя зря. Альберта прикройте. Скажи, Густав велел.

У Эберхарда челюсть отвисает.

— Это она только так, понарошку! — кричит он. — Совсем она не строгая. Сердце доброе у нашей Люси, ты не думай. Но дело свое знает. Бывай, старик!

И остался Густав один-одинешенек.

Надо подпрыгнуть повыше. Вот так. Чувствую, будто на меня ведро снега высыпали, волосы наэлектризовались и потрескивают, как у кошки.

— Стой, погоди, Эберхард! — кричу я изо всех сил.

Но он уже не слышит ничего. Стоп-сигнал подмигивает мне, как покрасневший глаз…

Нет моего треклятого мешка!

Да я ж его не погружал, когда мы оттуда отъезжали. Это я точно помню. У тетушки Иды, где мы с паном Болеком кофе пили, он еще мне мозолил глаза…

Где же это он отстал? Вспомнил: там, под скирдой, и лежит! Я же его наверх не поднимал. Как сбросил с плеч, так и оставил. Может, веселая уборочная братва сейчас с ним в медицинский мяч играет? Нет, Люси этого не допустит. Надо ж! Возвращаться придется.

Ну что ж, в путь так в путь. Стиль — индейский: сто шагов шагом, сто — бегом. Ацтеки говорили — так легче всего через Кордильеры перебраться.

Петер, Петер! «Через полтора часа буду в твоем Ростоке». — «Задавала», — ответил он. Я железно промолчал, по примеру нашего папеньки, — это самое большое оскорбление в нашей семье. «Договорились, Густик, — сказал он еще, — если ты мне доставишь мешочек, я тебе обеспечу десять шикарных дней в Варнемюнде. Море, солнце и все такое прочее…»

Ну и зло меня сейчас взяло и на Петера, и на его мешочек! Да на все на свете! И на Терезу, на Цыпку эту…

Оглядываюсь — огоньки ее базы уже далеко…

А правда море шумит. Погоди, Балтика, мне еще за треклятым мешком смотаться надо, а уж тогда первым делом нырну под варнемюндскую дамбу. Покажем, как плавать надо…

Понемногу злость моя улетучивается, как я ни стараюсь ее разогревать. А потом, ацтеком пробежаться по джунглям, разнообразия ради на юг, это же четвертое измерение, как сказал бы наш Крамс.

Весь мир вокруг будто отполированный. Вспомнил Шубби. Он любит говорить: «Не сдаваться. Включай второе дыхание. За ногами следи». А Пружина-Крамс засунет обе руки в карманы и произнесет: «Твой потенциал, Гуннариус, не позволяет тебе ретироваться…» Слышу я и как мать причитает: «Не беги так, мальчик, легкие не выдержат. И оставь, пожалуйста, нос в покое». — «Глаз никак не протру, мам!»

Отец с достоинством промолчит, но вполне доброжелательно.

Мой курс — юго-восток, главное направление — скирда…

Где-то далеко хихикает петух.

«А ведь и здесь уже пора косить», — замечаю я, совсем как коллега Люси. Но что тут растет? Не пойму. На рожь не похоже, скорей картошка…

Мегрэ, наверное, уж и трубку выронил. Как же так: несчастная жертва в пять утра несется по дороге, стараясь дышать ровно, и… улыбается?! Нет, дорогой комиссар, эту загадку вам никогда не разгадать.

У воздуха соленый привкус.

Больше на левую ногу нажимай, Густав. Перемена нагрузки. Тебе ж ничего не стоит и через Анды перемахнуть и через Гарц! А Мекленбургская степь для тебя — что детская площадка…

«Ты, Густав, парень что надо, ты ас!» — самокритично констатируешь ты сам о себе.

А как я свистеть умею! Иду и свищу. Очень громко и очень фальшиво. Навстречу синему-синему только-только начинающемуся дню.