Автостопом по науке. 70 фактов из истории великих открытий

Молекула ДНК на первый взгляд кажется не лучшим носителем информации. Она полимер, цепь (как позднее выяснилось, двойная), которая состоит всего из четырех типов звеньев-мономеров, которые называются нуклеотидами. Они отличаются друг от друга частями, которые называются азотистыми основаниями. Получается, что в «ДНК-алфавите» всего четыре «буквы». Их чаще всего и записывают буквами: А (аденин), Г (гуанин), Ц (цитозин) и Т (тимин). Казалось бы, много слов четырьмя буквами не напишешь. То ли дело белки, мономеров которых (у белков это аминокислоты) больше 20 типов. А какое разнообразие структур и вариаций, как по-разному они могут укладываться и сворачиваться! Если уж записывать наследственные признаки (а их великое множество – от цвета глаз до групп крови), создавать «инструкции», по которым можно из одной клетки построить большой сложный организм, то белки кажутся гораздо более подходящим типом «алфавита».

При этом многим ученым само понятие «ген» казалось поначалу математической абстракцией. Уследить за биохимическим механизмом наследования даже такого признака, как цвет глаз, у популярной в среде ученых мухи дрозофилы было весьма непростой задачей. Даже хромосомы дрозофил, которые изучал известный генетик Томас Морган, содержат и ДНК, и белки. Что из этих молекул было настоящим кодом жизни, а что – простым каркасом, еще только предстояло выяснить. Аспирант Моргана, Джордж Бидл, задался этой амбициозной целью вместе с биохимиком Эдвардом Тейтемом, но быстро понял, что она невыполнима. Поэтому они нацелились на более простой объект – хлебную плесень Neurospora crassa, у которой, хотя и не было ни глаз, ни лапок, были белки-ферменты, отвечавшие за синтез аминокислот. Под воздействием радиации некоторые плесени Бидла и Тейтема теряли способность синтезировать определенные аминокислоты и росли только на среде, в которую эти аминокислоты уже добавлены. Скрещивая разных мутантов плесени, ученые в 1941 году доказали: за каждый белок-фермент, нужный для синтеза какой-либо из аминокислот, отвечает один ген.

Эдвард Тейтем решил проверить, работает ли та же закономерность (один ген – один фермент) у бактерий. У дрозофил и плесени в клетках есть ядро, а в этом ядре есть хромосомы, влияя на которые можно получать разных мутантов. У бактерий все по-другому: ядра нет, хромосом не видно. Скрестить две особи, чтобы посмотреть на потомков (как любили делать генетики) тоже было невозможно: бактерии размножаются делением, и никакие другие бактерии в этом процессе не участвуют. Однако Тейтем смог провести с E.coli тот же опыт, что и с хлебной плесенью, и получить такие же результаты, хотя оценивал свое открытие очень осторожно, отмечая, что в случае с бактериями понятие «ген» можно использовать только в самом общем смысле.

Еще один молодой аспирант, пришедший уже в лабораторию к Тейтему, изменил это мнение, чтобы спасти бактерии от «дискриминации по половому признаку». Точнее, по его отсутствию, а значит, и по отсутствию возможности обмениваться генетическим материалом.

Его звали Джошуа Ледерберг. В свои двадцать лет он успел поработать с малярийными плазмодиями (одноклеточными простейшими, вызывающими малярию), которые умели размножаться половым способом. Хотя они были организмами с ядром, чего о бактериях сказать нельзя, Ледерберг был уверен, что у бактерий тоже должен быть свой аналог полового процесса. И нашел его, после многократных неудач увидев, что бактерии могут меняться генетическим материалом, передавая друг другу способности синтезировать определенные аминокислоты. Одновременно с Ледербергом другие ученые пытались найти ключ к разгадке вопросов наследственности в простой по сравнению с дрозофилами E.coli, но занимались они не самими бактериями, а вирусами, которые на них нападают, бактериофагами (или сокращенно – фагами, от греч. «пожираю»).

Эдвард Тейтем решил проверить, работает ли та же закономерность (один ген – один фермент) у бактерий. У дрозофил и плесени в клетках есть ядро, а в этом ядре есть хромосомы, влияя на которые можно получать разных мутантов.

Приверженцы «Церкви фагов» установили, что их любимый объект состоит из капсида – белковой оболочки красивой геометрической формы. У него есть нечто вроде шприца, которым он вводит в бактерию какое-то вещество. Заняться этим вопросом решил Альфред Херши, выпускник Мичиганского колледжа и сотрудник кафедры генетики в частном исследовательском центре в Колд-Спринг-Харбор. Херши изучал размножение вирусов-бактериофагов T2 (второго типа), которые тоже поражали E.coli.