Авва

Раньше я всё понимал и толковал, а теперь этой судьбы России я не понимаю и не берусь истолковывать, Богу я верю, потому что верю в Бога, значит, верю, что и происшедшее с Россией нужно, совершилось не только по грехам нашим, но и да явятся дела Божии. Только чудо может спасти Россию так, как мы не знаем, и то, что нужно и можно спасти, но чудо нельзя предвидеть. В Россию надо верить и надо надеяться, но то, что я вижу, знаю и понимаю, не даёт ни веры, ни надежды. Я не могу даже любить её, могу только жалеть, а между тем есть долг верности России. Вернее сказать, то, что лежит между Северным и Чёрным морем и занимает шестую часть света, не есть Россия, по крайней мере для меня, я даже не чувствую русскую землю, даже от неё без боли отрываюсь действительно, а не по большевистской только бумажке экспатриируюсь.

Но где же Россия и есть ли она, если в себе её не чувствуешь? Есть ли и я сам?

Я ощупываю себя как после обморока или глубокого сна, не понимая, где я, жив ли я и что со мной, как если бы я потерял свой вес или объём.

Что со мной?

Не понимаю, не понимаю. Пойму, если надо, если Господу угодно, а может быть и не пойму, тогда это смерть, потому что смерть для живого непонятна. А ведь я жив и хочу жить…

Я не могу даже сказать, что у меня есть боль о России, нет, боли нет, как не болит отрезанная нога, отёкшее тело, утратившее чувствительность. Я не хочу быть неблагодарным, свиньёй, эгоистом (хочу и нахожу, что, раз мне дана жизнь, я могу радоваться этой жизни), я не дам пинка копытом несчастной родине, но я не буду ни лгать, ни сентиментальничать у одра гноящегося Иова, да не возгремит с неба Вышний на горе.

Я туп и растерян, я не знаю и не понимаю, что случилось, и это не личное моё непонимание и ограниченность, это – так есть. Бог понимает и знает, что Он делает, когда движет и сталкивает ледяные глыбы, движет землю и сотрясает её, но мы не понимаем. Произошло погружение Атлантиды, хотя по человечьему разумению она и могла не погружаться, и непонятно, почему она погрузилась. Бог понимает, не мы… Разумеется, я могу видеть и учитывать и ошибки, и заблуждения, но и при всех их той гибели, того погружения Атлантиды, смерти России могло не получиться, а оно получилось. Смерть непонятна, по крайней мере, для нас, остающихся по сю сторону смерти, живых, не умеющих подняться выше различия жизни и смерти.

Россия спасена, раздалось в моём сердце перед большевистским переворотом в 1917 году как откровение Богоматери (во Владычной Её иконе), и я верен и верю этому завету. Но в ответ на это исторически Россия погибла, значит, она спасётся через гибель и смерть, воскресая, но воскресение нам непонятно, оно – чудо. Так толпятся в уме и сердце неисходные противоречия. Она поражена, смертельно и навечно разорвана и ранена.

Она исцелится? Благодатью Духа Святаго, но тоже чудом, новым созданием, а это сердце неисцельно ранено и болит. Конечно, на крайний случай можно обойтись и без родины, когда есть Родина – Церковь, но и от родины я не должен, не могу и не хочу никогда отказаться и, значит, умираю всю оставшуюся жизнь, пока Господь не исцелит бесноватую Россию. Его воля да совершится.

19. XII.1922 (01.01.1923)

Утро в море. Сегодня ночью на пароходе встречали новый год, гудели, стреляли…

Когда я оглядываюсь назад, на «Россию», я чувствую себя таким жалким ничтожеством, которое, даже не замечая, вылили случайно и выбросили в роль прихлебателя Западной Европы, и такое обидное и горькое чувство бессилия. А вместе с тем чудесное спасение из пещеры львиной, – недаром мы отъехали 17 декабря в день Даниила пророка и Трёх отроков.

22. XII.1922 (04.01.1923)

На рейде в Ковани

Вот уже мы достигли таинственных вод Босфора и уже третий день стоим в карантине у входа в Царьград. Проза и скука карантина притупили первое впечатление, но оно было царственно и прекрасно. К вечеру по летнему морю в лунную ночь мы подошли к Босфору, в стене берега открылись ворота, и мы вступили в тихие воды, обрамлённые мягкими берегами, скользя как по стеклу. Напор дум волновал мою душу, и глаз радовали эти дивные берега. Здесь ключ европейской и мировой истории, здесь Иустиниан, здесь Константин Великий, здесь Иоанн Златоуст, Фотий, Византия и её падение, здесь узел политических судеб мира, и доныне не распутанный, а ещё сильнее затянутый! В ум вмещается такое богатство воспоминаний и такой напор чувств, теряется мысль.

На рейде стояло несколько пароходов. Наш пароход, полный эмигрирующих евреев, печальных, карикатурных, но старозаветных и симиотичных, тотчас вступил в сношения с другим пароходом, стоявшим на рейде из Румынии: он был полон евреев, переселявшихся в Палестину. У нас тоже оказался ревнитель этого дела, начался разговор на древнееврейском языке, а затем многочисленный, хотя и не очень стройный хор с того парохода долго пел свои национальные песни, и с гаснущим днём тихо гасли слова песни.

Господи, как всё это трогательно: из большевистской Палестины в эту Палестину? И всюду они!