Авва

«Целая вечность протекла за эти дни и, конечно, трудных и изнурительных впечатлений, чтобы не сказать разочарований… Сразу же в душу полезли, как едкие туманы, впечатления о разлагающейся эмиграции: нужды и нищеты, тоски и уныния, неизбежная, но печальная картина. Я, конечно, ещё не в состоянии в этом разобраться, но вижу и чувствую, как всё тяжело, и ещё как силён большевизм и здесь, и вообще за пределами России. Однако самое тяжёлое и трудное ждало меня в области церковной – острое и совершенно старомодное, миссионерское столкновение с католиками, которые тоже применяли здесь миссионерские приёмы.

С одной стороны, каждый день и час приносит с собой новые черты крушения православия вместе с Россией и совершенную неподвижность здесь пребывающих, а тем более местных этнографических церквей. Все они равнодушны взаимно и слабы, так что, в сущности, речь может идти только о соблюдении привычных отношений, а не о поддержке, и русская церковь влачит жалкое существование беженства. А с другой – натиск воинствующего католицизма, уверенного, умного, сильного, победа которого так же неотразима, как дредноутов над ручными триремами. Остров православия смывается, и всякая попытка его оградить только свидетельствует никчёмность. Национальная церковь держится не православием, но некультурностью, косностью и национализмом. В России был натиск лишь советского, живоцерковного насилия, а здесь лютого, разлагающего бессилия.

Я чувствую себя парализованным во всех своих действиях и начинаниях. Я здесь нужен, и за меня хватаются, как за авторитет, а я ношу в душе бурю неутешную. Господь оставил меня изведать всю мою слабость и несостоятельность. И в то же время слёзное зрелище здешнего беженства: какие овцы рассеянные без пастыря, какая скорбь и какая беспросветность!

Я уже теперь по ночам просыпаюсь от боли за родину и о родине, за семью, за Церковь. Когда я реально соприкасаюсь с православием, то вижу такую толщу косности и предубеждений, что является совершенно отчётливое сознание своей утопичности и безнадёжности… Снова повторяю и сознаю, что я не могу жить в разрыве с родной Церковью и вне её, и вместе с тем перерос ли я её или не дорос, но кризис её и во мне совершился, и меня обессилил. Боже, помоги мне, не ведаю пути… и как противоестественна, смертна жизнь эмиграции, как безрадостна.

Вчера я имел счастье посетить Святую Софию, Бог явил мне эту милость – не умереть, не увидев Святой Софии, и благодарю Бога моего. Я испытал такое неземное блаженство, в котором потонули как незначащие все мои скорби и туги, прошлые и будущие. Душе открылось нечто абсолютное, непререкаемое и очевидное. Из всех виденных мною дивных храмов, это есть «кафедральный собор» в абсолютном и непререкаемом смысле, храм вселенский. Это непередаваемая на человеческом языке лёгкость, ясность, простота и дивная гармония, при которой совершенно исчезает тяжесть, – тяжесть купола и стен, это море света, льющегося сверху и владеющего всем этим пространством, замкнутым и свободным, эта грация мраморного кружева и красоты колонн, эта царственность – не роскошь, но именно царственность золотых стен и дивного орнамента – пленяет, покоряет, умиляет, убеждает…

Исчезает ограниченность и тяжесть маленького страждущего Я, нет его, душа растекается по этим сводам и сама сливается с ними, становится миром, я – в мире и мир во мне. И это чувство растаявшей глыбы на сердце, это ощущение крылатости, как птица в синеве неба, даёт не счастье, не радость – но блаженство, какого-то окончательного ведения, всего во всём и всего в себе, всякого всячества, мира в единстве. Это действительно София, актуальное единство мира в логосе, связь всего со всем, мир божественных идей…

Софии есть художественное, следовательно, наглядное доказательство и оказательство явления софийности мира и космичности Софии. Это не небо и не земля, свет небесный над землёю – это не Бог и не человек, но сама божественность, божественный покров над миром.

Как понятно стало чувство наших предков в этом храме, как правы они были, говоря, что не ведали они, где находятся, на небе или на земле: они и на самом деле были ни на небе и ни на земле, но между небом и землёй (речь о посланниках в Царьград святого князя Владимира – примечание автора).

Входишь… И отовсюду, сверху и снизу, со всех сторон душу наполняет чувство пространства и свободы. Со стен звучит тихо и гармонично это золото, оттенённое дивным и благородным орнаментом. Разве могут быть не золотыми, не сверкающими нетленным, нержавеющим золотом стены Храма? Разве могут быть не золотыми стены и здания небесного Иерусалима, спустившегося на землю? Это само собой разумеется, и здесь это показано.

Перед глазами эти колонны справа и слева, вдали высится алтарь, а свод зовёт к себе, под себя, пережить его небесность, и входишь, становишься под ним, в самой его середине, он тихо и властно объемлет душу и входит в неё…