Аввакум

Посты в Курженской обители, которая стояла в лесах, на восток от Онеги, держали строжайшие. Молились, уповая на истину Страшного суда. Савве стало казаться, что ничего ему в жизни не надобно. Желания слетали с него, как листья с дерева во дни листобоя. И нашел он в себе одну страсть и одно усердие – спасти душу для вечной жизни.

В самом конце зимы пришел в обитель муж великой веры и любви. Бывший игумен Тихвинского Беседного монастыря Досифей, почитавшийся у гонимых Никоновым неистовством за равноапостольного.

Послушание Савве было назначено возить в бочке воду и печи топить. Когда принес он охапку дров в келью Досифея, там уже дух был зрим. Досифей сидел в шубе, в валенках и, поставя на столе лампадку, читал при столь малом свете толстую книгу.

– Прости, авва, – поклонился Досифею истопник. – Нынче банный день. Пока воду возил для бани, печи выстудились. Я – скоро.

Савва вытащил из-за пояса сухое поленце, принялся колоть на щепу. Выгреб едва теплую золу, вздул из малых совсем угольков огонь. Щепа загорелась светло, высвечивая Савве лицо. Он уложил в печь дрова, зажег и остался у печи, ожидая, возьмется ли огонь сразу или придется помочь ему.

Досифей смотрел на послушника.

– Прости, Бога ради, – еще раз поклонился Досифею Савва. – Печки тут добрые, через полчаса еще и жарко станет.

– Подойди ко мне, – сказал Досифей.

Савва сдвинул со слабенького еще огня тяжелое полено и, закрывши печь, встал перед подвижником.

– Открой книгу.

У Саввы задрожала рука, когда он дотронулся до кожи переплета. Застонало внутри, так зуб стонет перед тем, как вылететь от тяжести топора с корнем. Немного унес в своей памяти Савва из родной деревни. Но помнил: зубы у них топором рвали. Привяжут за нитку больной зуб к топорищу и бросят топор наземь. Этак скифы избавлялись от больных зубов. Но тут ведь не зуб, а вся Саввина жизнь, все, что было в ней больного, кровоточащего, свернулось в стожильный корешок, и корешок сей уцепился отростками по сторонам души и судьбы.

Открыл Савва книгу.

– Читай, – сказал Досифей.

– «…Саддукеи говорят, что нет воскресения, ни ангела, ни духа; а фарисеи признают и то и другое. Сделался большой крик; и, встав, книжники фарисейской стороны спорили, говоря: ничего худого мы не находим в этом человеке; если же дух или ангел говорил ему, не будем противиться Богу. Но как раздор увеличился, то тысяченачальник, опасаясь, чтобы они не растерзали Павла, повелел воинам сойти, взять его из среды их и отвести в крепость. В следующую ночь Господь, явившись ему, сказал: дерзай, Павел; ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме…»

– Не мы – судьба избирает нас, – сказал Досифей. – Ты держишь огонь в печах, чтоб насельцам обители было тепло. Позаботься же и об ином огне… Ступай на Кий-остров, скажи Никону: зажег ты, патриарх, сам того не ведая, весь ледовитый Север огнем негаснущим, не сходит тот огонь ночью с неба, читай же, патриарх, письмена Бога, а не умеешь прочесть – трепещи и кайся!

У Саввы колени подогнулись, слаб сделался от великого сомнения. Ему, сгинувшему прикащику Кийского острова, вдруг явиться на Кие пред очи самого Никона? Никон уж не тот, что был, но ведь – Никон!

Досифей увидел смятение Саввино и сказал ему:

– Не бойся людей, Бога бойся.

В дороге Савва повстречал монаха Авду, насельника Палеостровского монастыря, что на Онежском озере. В Палеостровском монастыре с год жил под стражей епископ Павел Коломенский. Потом его забрали в Хутынский монастырь и там сожгли…

Вот и шел Авда спросить патриарха Никона: за что Павла сжег?

Никон на Кие помолодел. У него даже седых волос в голове стало меньше. С Кия ведь и началось его чудесное восшествие из чернецов в патриархи. Уже и бездна в глаза ему тогда поглядела, да не для того, чтобы поглотить. Вот и ныне был он в бездне царской немилости, но терпеливо ждал волны, которая возьмет его, понесет и воздвигнет выше прежнего. Собор, затеянный царем, постановил: «Никону, бывшему патриарху, чужду быти архиерейства и чести и священства. Ничем ему не обладать, ни монастырями, ни вотчинами, а жить ему и питаться в монастыре, где великий государь укажет и новопоставленный патриарх благословит».

Казалось бы, хуже некуда для Никона.

Иерархи отеческие и греческие предлагали собору и царю взять себе в водители двадцать пятое правило Четвертого Вселенского собора и на вдовствующий престол избрать нового патриарха, кого благодать Святого Духа предызберет и великий государь соблаговолит.

Однако Алексей Михайлович постановления собора принимал, но чтоб дело решить – духа не имел, не ответствовал, и собор вновь и вновь вчитывался в правила, данные церкви, чтобы разрешить задачу, заданную неистовством патриарха.

Никон всякую весть, доходящую из Москвы, выслушивал сам. Вот и оказались в патриаршей палате Савва и монах Авда, едва только ступили на берег острова Кия. Впрочем, сначала их накормили. Щи были монастырские, постные, но пироги с рыбой, с грибами. Вместо кваса пивом попотчевали.