Аввакум

– В монастыре есть дивный список с чудотворной иконы Ефесской Божией Матери, – сказал Алексей Михайлович Федору наедине. – Икона прислана от Константинопольского патриарха Луки самой Евфросинье. Помолись перед иконой с верою. Может, и пошлет Бог здоровья тебе на радость, отцу твоему в успокоение.

По дороге Алексей Михайлович подсадил в свою карету пропыленного, белого как лунь странника.

– В монастырь идешь?

– В монастырь. Поживу хоть с месяц, ноги от дорог уж больно зудят.

– А разве монахини пускают в свой монастырь на житье мужчин?

– Так я в Богородицкий иду, в мужской. Его тоже матушка Евфросинья основала.

– Ты вот по белу свету ходишь… Велика ли слава у святой?

– Велика, государь! Сильная святая. Она, может, из русских-то женщин первая дошла до святого града Иерусалима. Там и предала Богу душу… Она ведь – княжна! – Старичок разошелся, распалился. – Знаешь, как в миру-то ее звали? Предслава. Отец ее, князь Георгий, мужа ей искал среди, как сам он, князей, а она избрала себе самого Иисуса Христа, В те поры монастырей женских в наших краях не было. Так она при Софийском соборе жила, книги переписывала. Великая была книжница. У нее и в монастыре монашки книги переписывали. Грамотеев было больше, чем нынче. Про нее, слышь-ка, что рассказывают. Она и в миру, в княжнах, все Богу молилась. Ей говорят: «Зря лоб бьешь, коли в царские одежды наряжена». А она перед охульниками платье-то скинула, а под платьем у нее власяница да железы.

Алексей Михайлович улыбнулся:

– А еще что рассказывают про святую?

– Многое что! Она ведь прозорливая была. Батыя предсказала за три года до пришествия. Только никто не внял ее словам. Кто он такой, Батый? Откуда? Праведная была, праведная! У нее в монастыре инокини-вдовицы от инокинь-девственниц отдельно жили.

Государь улыбался и качал головой.

– Спасибо за рассказ, добрый человек. Что ты мне пожелаешь на прощанье?

– Мира, государь-батюшка. Я по всей Белой Руси прошел. Грабежи, слезы…

Государь помрачнел.

– Будет мир. Будет. Вот тебе грош на пропитание.

– Ты бы мне рубль дал. Разве у царя мало рублей?

– Мало, Божий человек. Не чаю, где добыть. Грошик возьми, не осудя. Все рубли у меня на счету.

Старик странник уже был высажен из кареты, но карета не трогалась.

– Благослови же меня! – попросил царь странника.

А тот с удивлением разглядывал грош, перешедший к нему из царева худого кармана.

– Бог с тобой! – сказал старик и махнул рукою по воздуху.

И все стоял в клубах пыли, все глядел на золоченые, коврами крытые кареты. На коней, от сбруи которых так и полыхало: серебро, дорогие каменья.

А рубля несосчитанного нет.

– Плохи, царь, твои дела, – сказал старец и спрятал грошик куда понадежнее – на грудь.

Борис Иванович Морозов, ехавший с царем в карете, не выдержал и спросил своего воспитанника:

– Почему ты ему дал грош?

– Пусть народ знает, что у царя всякий рубль на счету.

– Ты это сказал ему, но что ты скажешь мне?

– Старик большой враль. Власяницу под царским платьем показала не охульникам, а детям своим не Евфросинья Полоцкая, никогда не бывшая замужем, но жена князя Дмитрия Донского Евдокия, в иночестве Евфросинья Московская. Нашествие Батыя и разделение инокинь на вдов и девственниц – то деяния Евфросинии Суздальской, невесты брата Александра Невского, дочери мученика князя Михаила Черниговского…

– У тебя дивная память, государь, – сказал Борис Иванович, печально улыбаясь. – А я совсем старик. Не понял твоего иносказания…

– Борис Иванович, миленький! Кривишь душой. Жадности во мне, сам чувствую, прибывает. Но и то правда, что денег в казне негусто.

– Что же не пошлешь мастеров поискать серебряной руды за Камнем, в Мангазее, в Даурах?

– Рудознатцев мало. В Мезень искать слюды, золота, серебра князь Милорадович послан, на Двину – полковник Кемкен. Ему указано обозреть алебастровые горы, варить соль из морской воды, руды искать. На Канин Нос, на Югорский Шар, – дьяк Шпилькин поехал… Потому, Борис Иванович, и нужна Рига, чтоб ближе к немцам быть. У них многое в заводе такое, чего у нас нет. Слышишь?

– Колоколами встречают.

– Помолиться хочется. Хорошо помолиться. Где-нибудь над озером, среди елок.

Борис Иванович потянулся вдруг к царю рукой, по щеке бородатой погладил.

– Ты для меня, великий, грозный, все тот же отрок… Уж терпи! Царям на роду написано всегда и везде быть с многими людьми.

12

10 июня приехал и был принят царем посол цесаря Фердинанда III дон Аллегрети. Прием вел спешно вызванный из Москвы думный дьяк Алмаз Иванов. Посол ехал на Псков и в Вильну посредничать на съезде московских и польских полномочных посольств. Потому за доном Аллегрети и ухаживали с пристрастием.

На пиру стол наряжал Матвей Васильевич Шереметев.

Как все Шереметевы, он был высок ростом, в плечах широк. Шел не бородою вперед – грудью. Однако, не в пример родственникам, глядел на людей, на белый свет весело, надменностью от житейского моря не отгораживался. Государь почуял в нем это и полюбил.